— Тогда поспеши.
У кадетских казарм они задержались, чтобы Хью отпросился.
Свидетель жил в маленькой вонючей каморке, дверь которой выходила в Общий Зал как раз напротив бараков; там его мог видеть всякий, кому понадобится его помощь. Они застали его сидящим в дверях и ковыряющим в зубах пальцем. Ученик Свидетеля, подросток с пухлым лицом и напряженным близоруким взглядом, сидел на корточках позади.
— Доброй еды! — сказал дядя Хью.
— И тебе доброй еды, Эдард Хойланд. Пришел по делу или просто поболтать со стариком?
— И то и другое, — дипломатично ответил дядя Хью и изложил свою проблему.
— Так? — сказал Свидетель. — Что ж — в контракте ясно сказано:
Отдал Эду Черный Джон
Десять бушелей овса.
Ожидал в уплату он
Двух грядущих поросят.
Как дозреют поросята —
Джон свою получит плату.
— Подросли свиньи, Эдард Хойланд?
— Порядком, — признал дядя. — Но Блэк требует трех вместо двух.
— Передай ему — пусть чуток остынет. «Свидетель сказал свое слово». — И он засмеялся тоненьким голосом.
Потом они посплетничали пару минут, Эдард Хойланд углубился в рассказ о своих последних делах, желая удовлетворить ненасытную жажду подробностей, которую он знал за стариком. Хью сохранял пристойное молчание, пока старшие разговаривали. Однако когда дядя собрался уходить, он произнес:
— Я останусь ненадолго, дядя.
— Э? Как хочешь. Доброй еды, Свидетель.
— Доброй еды, Эдард Хойланд.
— Я принес Вам подарок, Свидетель, — сказал Хью, когда дядя отошел за пределы слышимости.
— Дай взглянуть.
Хью вытащил упаковку табака, которую предусмотрительно взял в своем шкафчике в казарме. Свидетель принял ее без благодарности и перебросил ученику, чтобы тот припрятал.
— Зайди, — пригласил Свидетель, потом обратился к ученику: — Эй, ты! Принеси кадету стул.
— Ну, парень, — продолжил он, когда они уселись, — расскажи мне, чем ты занимаешься.
Хью принялся рассказывать, как можно подробнее описывая приключения последнего похода, а Свидетель, не переставая, ругал его за неспособность запомнить все, что он видел.
— У вас, молодых, нет никаких способностей, — твердил он. — Никаких способностей! Даже этот тупица, — он кивнул в сторону ученика, — даже у него их нет, хоть он и в двадцать раз толковее тебя. Ты не поверишь, он и тысячи строк за день всосать не может, а надеется сесть на мое место, когда меня не будет. Да когда я был учеником, я эту тысячу строк читал про себя на сон грядущий, как колыбельную. Бурдюки вы дырявые — вот вы кто!..
Хью пришлось долго ждать пока старик выговорится. Наконец тот спросил:
— Так ты хотел задать мне вопрос, парень?
— Вроде того, Свидетель.
— Ну так задавай. Что ты мямлишь?
— Вы когда-нибудь забирались наверх так высоко, где уже нет веса?
— Я? Конечно, нет. Я ведь был Свидетелем, учился своему призванию. Нужно было запомнить строки всех Свидетелей до меня, а на развлечения для пацанов времени не было.
— Я надеялся, что Вы скажете мне, что там может быть…
— А, ну это другое дело. Я никогда туда не забирался, но во мне память стольких из тех, кто лазил наверх, сколько ты никогда не увидишь. Я старый человек. Я знал отца твоего отца, а перед тем его деда. Что ты хочешь знать?
— Ну…
Что же он хочет узнать? Как задать вопрос, который был всего лишь ноющей болью у него в груди? И все же…
— Для чего это все, Свидетель? Зачем все эти уровни над нами?!
— Э? Что это ты?.. Во имя Джордана, сынок — я Свидетель, а не ученый!
— Ну… я думал, Вы должны знать. Извините.
— А я знаю. Ответ — в Строках из «Начала».
— Я слышал их.
— Послушай еще раз. Все ответы — там, если у тебя хватит мудрости понять их. Помогай мне. Впрочем, нет — дадим возможность моему ученику проявить свои знания. Эй, ты! Строки из «Начала» — и следи за ритмом.
Ученик облизал губы и начал:
Джордан был допрежь начала; до всего
были мысли одинокие его,
И была до человека пустота,
что безжизненна, безвидна и пуста.
Породило одиночество порыв
и стремленье, путь решению открыв;
И воздета длань Создателя была,
и Корабль сплотился из его тепла —
Протяженья добрым полнились жильем,
был хранилищ для зерна велик объем;
Переходы, всходы, двери и чулан —
для покуда не рожденных поселян.
И решил Творец, что мир уже готов
к восприятию венца его трудов.
Человек замыслен был венцом всего,
но ключа не оказалось от него.
А ведь диким, без бразды и борозды,
он испортил бы Создателя труды.
И Всевышний Уложенья даровал —
хаос в людях ограничил и сковал.
Чтобы каждый, целям маленьким служа,
неустанно и незримо приближал
Воплощение высоких дум Творца,
чтоб порядок снизошел во все сердца.
Джордан создал для работы Экипаж
и Ученых — направлять единый План.
А судьею — так решил Создатель наш —
был поставлен над народом Капитан.
То был Золотой Век!
Только Джордан в совершенство облачен,
а у прочих совершенства нет ни в чем:
Зависть, Жадность и Гордыня ищут нас,
чтоб в умах свои посеять семена.
Первым их в себе взрастил зловещий Хафф —
проклят будь, слуга гордыни и греха!
Насадив сомненье ли, безверье ли,
бунт его советы злые разожгли;
Кровь творений Божьих запятнала пол,
Капитан в Полет безвременный ушел.
Повсеместно грех возобладал в умах,
и пути Народа проглотила Тьма…[3]
Старик ударил мальчишку по губам тыльной стороной ладони.
— Заново!
— Сначала?
— Нет! С того места, где ты ошибся.
Мальчик замялся, потом исправился:
…Повсеместно грех возобладал в умах,
и пути Народа поглотила Тьма…
Мальчишечий голос бубнил, стих за стихом, многословную, но невнятную старую-престарую историю о грехе, бунте и времени тьмы. Как наконец возобладала мудрость и тела главарей смутьянов были отправлены в Конвертор. Как некоторые из смутьянов спаслись от Путешествия и породили первых мутов. Как выбрали нового Капитана после многих молитв и жертвоприношений.
Хью неловко ерзал, переступал ногами. Разумеется, ответы на его вопросы были здесь, ведь это Священные Строки, но он не мог охватить их разумом. Что все это значит? Неужели в жизни нет ничего, кроме еды, сна и, в конце концов, долгого Путешествия? Разве Джордан не хотел, чтобы его поняли? Тогда откуда эта боль в груди? Этот голод, который не проходит даже после доброй еды?..
