Ознакомительная версия.
Джош скорбно вздохнул, поглядел на окутавшую болота темень и засобирался домой.
– Пойду я, док, а то ночью-то не здорово, что уж тут. Старуху обрадую, док, скажу, старый приехал. Она, наверное, к вам и бросится, любит она вас, все про Билли забыть не может, вы ж его тогда с того света вытащили, что тут... вытащили, а он вот...
Эндрю погладил старика по плечу, выбрался из кресла и подошел к высокому шкафу, занимавшему почти всю стену гостиной. Распахнув одну из дверок, он вытащил оттуда высокую зеленую бутылку:
– Держи, старик, на дорогу. Здесь такого не купишь.
– Да что вы, док, как же это я...
– Держи, держи. В память о сыне.
Из глаз старого шахтера брызнули слезы. Пряча их от доктора, он быстро прошел через холл и остановился возле двери, глядя на висящий на вешалке китель.
– Пойду, док, – повторил он, обеими руками тиская ладонь врача. – Пойду...
На темно-синем мундире золотилась погоны полковника медицинской службы Флота.
Закончив ужин, Андрей Огоновский взял в руки высокую рюмку с коньяком, нащупал в кармане камзола сигару и, набросив на плечи синюю шинель, вышел на веранду. С болот потягивало давно привычной ему сыростью, легкий прохладный ветер шевелил листья, покрывавшие старый, нелепый сад, окружавший его новый дом. Раньше здесь жил спятивший флотский генерал – одинокий, брошенный детьми, он сутки напролет писал многотомный труд, призванный опровергнуть устоявшиеся стратегические традиции. Старый генерал умер в первый же год войны, когда главное управление личного состава наотрез отказалось призывать замшелого маразматика. Всю жизнь воевавший, до пупа увешанный крестами, он тихо испустил дух за письменным столом – его нашли через несколько дней, сидящего в кресле с погасшей трубкой в руке...
Приняв решение возвращаться на Оксдэм, Ооновский связался с представителями местной власти и запросил справку о состоянии собственной усадьбы. В канцелярии шефа-попечителя смущенно замялись и предложили взамен этот, ничуть не худший старый дом, все претенденты на который погибли в огне войны. Огоновский понимающе вздохнул и согласился, тем более что холмы были лучше низины, в которой он обитал раньше. По-быстрому решив вопрос с продолжением гражданского контракта, он за свой счет закупил все необходимое оборудование и вылетел на Оксдэм – проблема с оборудованием заключалась в том, что формально он все еще числился во Флоте; приказ об увольнении ожидался со дня на день. В кадрах долго умоляли его подождать хотя бы полгода, поскольку командование хотело произвести его в генеральский чин, но не хватало проклятого ценза. Андрей плюнул и на ценз, и на лампасы – договорившись обо всем с начальником кадровой службы своего корпуса, он собрался и улетел. Не то чтобы ему так надоел Флот, но...
Он не мог не вернуться сюда. Причин было несколько: во-первых, годы, проведенные среди этих неласковых болот, во-вторых, отсутствие каких-либо иных корней и полное нежелание семьдесят (а то, глядишь, и больше!) лет сидеть где-нибудь на Авроре в качестве пенсионера-генерала и, наконец, – Аксель.
В течение всей войны они смогли поговорить друг с другом только раз, когда Кренц прибыл на базу, занятую крылом Андрея.
– Вернешься? – это было первое, что спросил у него Аксель.
– А что делать? – весело усмехнулся Андрей. – Куда ж еще? Скоро уже...
– Да, теперь уже скоро. Знаешь, я только об этом и думаю. Только об этом, веришь? Все эти годы мне снится наш Оке. Болотами пахнет, бэрки подвывают по ночам...
Они стояли посреди громадного ангара, вокруг них суетились нижние чины, управлявшие разгрузочной техникой, молоденькие офицерики последнего призыва, ожидающие погрузки на малый десантный транспорт, – они стояли и все не могли сдвинуться с места, не могли наговориться – моложавый полковник медслужбы Флота и такой же уверенный в себе генерал десанта со змеями Эскулапа в петлицах.
Ему предлагали места ближе к экватору, в более ровном и теплом климате, но Андрей отказался. Он должен был вернуться именно сюда, в привычный ему шахтерский край, его ждали именно эти, ставшие ему родными, люди, за которых он несколько лет умирал в горящих бронированных коробках.
Пока шла война, он как-то не слишком задумывался о судьбах простых работяг, владельцев крошечных семейных шахт и скотоводов, живущих на огромных ранчо среди влажных зеленых холмов. Там, в космосе, был огонь, на нем были погоны, и много раз случалось так, что долг, этими погонами подчеркнутый, заслонял собой все остальное. Он вспоминал Оксдэм, точнее – он не забывал о нем, но как-то довольно отвлеченно: да, хотелось вернуться... да, больше-то, собственно, и некуда... А потом, когда война закончилась, когда глупо и нелепо погиб Аксель, он начал понимать, что иной дороги просто нет. Торчать в респектабельной клинике на какой-нибудь старой планете? Писать научные работы, огрызаться на молодых и честолюбивых? Нет, это его не устраивало.
Туман постепенно опускался вниз. Андрей знал, что скоро он сонно уляжется в лощинах, а над головой появятся звезды. Все было привычно... через несколько дней сад, уже полыхающий осенним багрянцем, облетит наголо, и когда он выйдет из дому ранним утром – деревья будут стоять почти черными, а в воздухе появятся острые иголочки зимы. А потом выпадет снег: ненадолго, потому что морозов тут почти не бывает, но все же он полежит день, а может, и два, и мальчишки, хохоча, будут перебрасываться грязноватыми снежками – потому что мальчишки всегда хохочут в первый мокрый снег. У многих из них уже нет отцов. Здесь осталось очень мало мужчин, овдовевшим женщинам трудно найти себе пару, поэтому мальчишки вырастут солдатами, это почти наверняка, это у нас так принято, и лет через десять-пятнадцать в войсках будет очень много офицеров с Оксдэма, который до сих пор считается диким миром.
В небе появились первые, пока только самые яркие звездочки. Андрей допил коньяк, задумчиво пососал сигару и вернулся в дом.
* * *
Шефа-попечителя территории Гринвиллоу звали Оливер Бэрден. Едва только глянув на его узкую, будто сплющенную голову, покрытую тщательно прилизанными волосками, на серые глаза, в которых навсегда застыла какая-то потаенная грусть, Огоновский понял, что войну попечитель провел в интендантской службе ВКС. Бэрден вызывал симпатию – Андрей знал, откуда берет исток его тщательно скрываемая горечь: когда другие сражались, горели и получали свои кресты, тихий аккуратный интендант занимался подсчетом носков, шинелей или отражателей. Без него встала бы вся военная машина. Такие, как он, сражались на своем фронте – но, черт возьми, там не стреляли!
Поглядев на шефа, Андрей остро пожалел о том, что явился в его канцелярию в мундире, да еще и с крестами на груди. Бэрден смотрел на него, как побитая собака.
Ознакомительная версия.
