Андрей Дмитрук - Ветви Большого Дома

Ознакомительная версия.

Кончились часы беспечности. То, что еще недавно выглядело рыхлым туманом, теперь сгустилось, стало плотнее, сплошным массивом от моря до неба тронулось навстречу. Последний раз озорные бродяги-дельфины показали мокрые лоснящиеся горбы -- и ушли себе в глубину, где покой, подальше от наваливающейся беды.

Все, пошло веселье! Со звуками ружейной стрельбы встали дыбом сухие банановые листья на крыше каюты. Море запестрело кипящими гребнями, воздух сделался сырым и липким, будто холодными руками схватил за разгоряченные плечи. Долой грот -- он и зарифленный принимает на себя слишком много ветра! Нгале берется за правый нирал[8], Бригита за левый... Что за черт! Она дергает изо всех сил, она плачет, она размазывает по лицу слезы и кровь -- ладонь содрана до живого мяса...

Литого свинцового стекла, ростом с двухэтажный дом стена лениво вспучивается перед бушпритом[9]. Хоть и не первый это шторм на пути, но все равно каждый раз обрывается сердце: сейчас рухнет жидкая громада и размечет хлипкие бревнышки по яростному морю... Точно в аквариуме, в недрах вала виден мечущийся толстый тунец.

Наехав, подмяла пахнущая йодом, необоримая масса, оглушил грохот. Петр до боли вцепился в штурвальное колесо -- только бы не оторвало, не выметнуло прочь! Когда тяжесть стала невыносимой и удушье колом вонзилось под ребра, схлынула волна. Грузно осела, ушла в зазоры помоста.

Плот вертело и раскачивало все сильнее, несло на зюйд-вест, обратно к берегам Южной Америки. "Команда" до сих пор билась над застрявшим ниралом -не могут догадаться, безмозглые...

- Блок! -- завопил Петр, тыча пальцем вверх, в сторону реи. Ну, разумеется, конец нирала застрял в блоке -- тут можно руки оборвать, ничего не сделаешь. Надо лезть по вантам и освобождать проклятую веревку. Вот, Нгале так и делает... Осторожно! Хоть ты, брат, и ловчее всех обезьян, но уже вздымается, хищно изгибая верхушку, волна повыше прежних...

К вечеру, против всех надежд, погода не угомонилась, низкое солнце кровоточило сквозь грубые бинты туч. Мужчины сделали все, чтобы уменьшить парусность: до предела зарифили бизань, убрали клипер. Извлечены были на палубу выдвижные кили. Бригита, освобожденная от работ, тихонько постанывая, втирала в израненные ладони индейский бальзам.

В сумеречной полумгле, в столбах водяной пыли уже не шторм -- единый ревущий поток бесповоротно сносил их к давно оставленной широте порта Гуаякиль. Шел насмарку полуторамесячный каторжный труд. Леденящий, вовсе не тропический ливень наотмашь сек по плечам и лицам.

- ВЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО СПРАВИТЕСЬ?

Ну, а это уж совершенно некстати -- Бригита вполне может сдрейфить... Ровное сияние разливается по бушующим волнам. И они стихают, словно хищники на арене под ладонью дрессировщика, и покорно ложатся в круге мягкого золотистого света.

- У ВАС ДО СИХ ПОР НИ ОДНОГО МИНУСА, А ПОЛОВИНА ПУТИ ПРОЙДЕНА...

Держа плот в конусе рассеянного луча, висела над головами аварийная гравиплатформа, и робот-наблюдатель вещал с нее голосом сказочного великана опасные, утешительные истины.

...Нельзя, нельзя, родненькие вы мои, это стыдно -- все равно, что попросить сейчас разносолов у Всеобщего Распределителя, или сунуть Бригитину руку в регенератор, или, забыв о предлагаемых обстоятельствах и суровой морали прошлого, до конца пути не маяться целомудрием, а образовать непарный любовный союз! Нельзя...

... Слава богу, роботу ответили единодушно и, пожалуй, даже слишком пылко.

Платформа с места набрала скорость и, стараясь не задеть крошечный плот фронтом гравитационного перепада, улетела во тьму, будто случайно приблудившаяся светозарная планетка.

-- Ветер меняется! -- загорланил, опомнившись, Петр.-- А ну, живо на грот!

2. Зовут меня Имант Норинын, и родом я из Курземе. Там, неподалеку от города-памятника Вентспилса, на берегу реки Венты, стоит наш Большой Дом. А лет четыреста тому назад на этом самом месте жил в своей хате старый Мартин, прямой предок бабушки Аустры... Впрочем, это мы по привычке его старым называем. Был Мартин силен и молод, когда налегал на плуг, идя за приземистой кобылкой, и была у "старого" Мартина здоровая круглолицая жена, фотографии которой сохранились, и пятеро чумазых пострелят бегали по его двору. Дети так и окончили жизнь крестьянами; ну, а уж внуков раскидало по белу свету. Одного из них, Арвида, занесло в самую Америку. Но до конца дней он безумно тосковал по родной Венте и, не жалея денег, собирал курземские прялки, расписные сундуки, вышитые полотенца, а свое состояние завещал латышскому певческому обществу в Нью-Йорке... Когда же в разных концах мира стали возникать Большие Дома, прапра... и так далее... внучка Арвида, наследница его антикварной коллекции Аустра Круминя, отыскала под речными, наносами остатки хаты старого Мартина, точнее -- глиняный пол, и выстроила вокруг него главное здание, позднее названное Стволом. Аустра -- моя прабабка. Она жива-здоровехонька и живет в Доме, который сама сработала. То есть, конечно, не своими руками, а о помощью усагров, универсальных строительных агрегатов.

Когда Аустра привела в свое жилище любимого человека, тот, понятное дело, спросил: почему у них; такой странный дом, одноэтажный, но просторный, как театр, круглый, с центральным залом и стыковочным устройством на крыше? Тогда моя прабабка объяснила возлюбленному идею Большого Дома. Тот не был в восторге, но все же лет пяток прожил с Аустрой. Потом они разошлись; ну, а троих своих детей наша родоначальница воспитала, как хотела. Дети выросли, обзавелись семьями; внуки тоже понаходили себе сердечных друзей и подруг; настало время, когда к нижнему этажу -- комлю -- пришлось пристыковать первую мутовку, квартирный узел со стыковочными устройствами в разные стороны, для будущих ветвей...

Сейчас Ствол, поднявшийся чуть ли не на полкилометра, несет четырнадцать мутовок, в каждой по пять-шесть ветвей. Расстояния между мутовками велики -- что ж, каждая семья имеет право на уединение и тишину, не жить же нам в тонкостенных кирпичных сотах и слушать каждое чихание соседа... Всего в Доме обитает триста шестьдесят семь человек, считая недавно родившуюся Инесу Кастельон, мою внучатую сестренку. Год назад я отделился от матери с отцом -- вызвал усагр и соорудил себе хорошенькую веточку в той же мутовке, две звукоизолированные комнаты и шаровидную пристройку под мастерскую. Нет, я был слишком юн, чтобы заводить семейство, и при родителях мне жилось вполне уютно. Просто хотелось работать в одиночестве и на свободе. Я пытался восстановить громкозвучную медь, забытые духовые инструменты доэлектронной эры --гобои, бюгельгорны, саксгорны...

Вообще-то я по склонности музыкант и акустик, но мне никогда не были чужды дела, общие для всего Дома. Я просто не могу стоять в стороне, когда настает мой черед нести взяток в улей бабушки Аустры. Да у нас и мудрено вырасти другим! Приемники Всеобщего Распределителя в Доме, конечно, есть, но мы пользуемся ими только для того, чтобы получать вещи, которые не можем сделать сами. Особенно часто теребят Распределитель девчонки, заказывая себе ко дню рождения "настоящее" платье Марии Антуанетты или серьги с зелеными брильянтами... Ну, а уж пищи синтезированной мы подавно не приемлем, и никто нас не уговорит, что она даже на квантовом уровне подобна хлебу с поля или молоку из подойника... Еще лет трех отроду я помогал взрослым сажать огуречную рассаду, позднее -- молоть проросший ячмень на солод для пива, вялить свинину и чистить коров. Но охотнее всего я ворошил сухую душистую траву в сенном сарае. Главными игрушками моими были всякого рода ушаты, корзины, лубяные короба, лохани, корыта -- многие еще из коллекции Арвида. Подростком я столь же увлеченно возился с микротракторами, с изящными, как часовые механизмы, машинами для беспахотной заделки семян; строил гнезда для пауков, защищавших наш сад от вредителей, и прививал ген быстрого роста камышам, создавая фитофильтр в оросительном канале...

Ознакомительная версия.