Пора!
Шман рванул руль на себя, привстал в седле, словно на стременах.
— Ах!
Цирк вскрикнул.
Сердца детей отчаянно заколотились. Из сотен ладошек выпали обсосанные палочки эскимо, конфеты, камешки, теплые монетки.
Мотоцикл легко перелетел на желоб и помчался по узкой полоске вперед, фыркая и пуская сизые облака.
Механик причмокнул от восхищения губами. Он никак не мог привыкнуть к этому невероятному прыжку. Затем поискал глазами старикашку. Тот стоял в прежней позе, вцепившись пальцами в барьер, но только с закрытыми глазами.
Тем временем гонщик выдернул из кармана черный платок, набросил его на глаза и, отпустив руль, раскинул руки в стороны, наслаждаясь полетом камня, летящего из пращи.
— Смертельный трюк продолжается! — визжит внизу распорядитель.
Дети закрывают глаза. Они боятся смотреть.
…Змея поежилась от холода, мотоцикл чуть-чуть накренило вправо.
— Ты помнишь? — опять шепнула она.
И Шман снова и снова вспомнил тот роковой день, когда он еще мальчишкой пробрался на галерку такого же шапито посмотреть на новый трюк своего кумира, знаменитого на весь мир мотогонщика Дени-Георга, и увидел его красивое мужественное лицо, бледное от пудры, с неживой и жесткой улыбкой. А потом был волшебный полет вдоль вертикальной стены и прыжок на желоб, и страшный вскрик публики, и грохот смертельного падения, и сырой красный блеск крови на рыжих опилках…
— Сегодня ты превзошел самого себя, — довольно гудит механик, проверяя мотоцикл.
Шман устало снимает шлем, перчатки.
В шапито пусто. Аттракцион закончился. Продолжается лишь дождь, журчит по брезенту.
На галерке раздается стиснутый кашель. Механик и гонщик смотрят вверх — там надевает плащ последний зритель. Заметив, что его увидели, старик поспешно натягивает на голову мятый берет.
— Послушайте, вы, — устало кричит Шман, — сколько можно меня преследовать? Что вам нужно?
Старик замирает, затем торопится к выходу.
— Чудак, — бросает механик и выразительно вертит пальцем у виска.
— Наверное, — медлит Шман, — но у меня такое чувство, что я его где-то видел…
Ему все еще хочется пить, и, когда они выходят на площадь, Шман ловит ртом дождевые капли. Глубоко и сладко вдыхает свежий сырой воздух. Наслаждается холодными струйками на горячем лице.
В передвижном вагончике тесно и тепло. Фанерные стены густо оклеены афишами.
В толстом махровом халате, после горячего душа, Шман мало похож на героя в сверкающем шлеме и крагах. У него мясистое грубое лицо. Он совсем не молод.
Растирая рукой затекший затылок, Шман достает из холодильника ветчину, сыр, корзинку яиц, бутылку сухого вина.
Механик бросает на сковороду кусок масла, разламывает яйца и льет в кипящее масло густые тягучие струи.
— Только не пересоли, — говорит Шман. Режет кухонным ножом слиток ветчины, хлеб, откупоривает бутылку.
— Завтра уезжаем?
— Да, — отвечает Шман, — утром свернем шапито.
— Может, махнем на юг? Там еще тепло — бархатный сезон.
— Нет. Я устал. Хочу зимы.
Дверь распахнулась. Дунуло сырым запахом ночи. Ветер смял занавески на маленьком окне.
— Разрешите?
— Входите, — ответил, обернувшись, Шман, — присаживайтесь.
— Спасибо, я сыт, — старик медленно опустился на стул, не снимая ни берет, ни плащ.
— Что ж вы с галерки убежали? — спросил Шман, чтобы хоть как-то прервать томительную паузу.
— Я слышал, вы завтра уезжаете?
— А в чем дело? — враждебно спросил механик, поддевая вилкой горячую глазунью.
Старик посмотрел на механика и четко и ясно произнес:
— Молодой человек, меня зовут Дени-Георг…
Механик отпрянул от сковородки.
Шман растерянно запахнул халат на груди. Дени-Георг!.. Как? Знаменитый мотогонщик. Кумир его детства. Но он же погиб… тогда, сорвавшись с вертикальной стены.
— Нет. Я тогда выжил, — спокойно возразил старик, словно читая мысли, — вот только рука…
Он поднял перед собой левую кисть, и в тишине раздался сухой скрип протеза.
— Да вы разденьтесь, — поспешно предложил механик, пунцовый от стыда. — Вы же промокли.
— Я на минутку.
Дени-Георг перевел свои холодные глаза на гонщика.
— Тридцать лет назад я сам придумал этот трюк с желобом…
У него был резкий металлический голос, а глаза казались заплаканными.
— Это была прекрасная идея, но расчеты были неумолимы. Угол подъема, масса мотоцикла, скорость — все вступало в противоречия. Вместо эффектного трюка падение и смерть.
— Но вы же… — начал было Шман.
— Да, я решил рискнуть, — перебил Дени-Георг, — я был молод, а вдруг…
Он замолчал.
Шман катал по столу хлебный мякиш.
— Это было мое последнее выступление. Жить остался чудом. Поймите меня. И вдруг я узнаю, что некий молодой человек делает этот номер каждый день на маломощной машине… Я видел все ваши четырнадцать прыжков и не мог, не хотел верить. Это какая-то чертовщина: я снова проверил свои расчеты — они безукоризненны. Я показывал их специалистам. Моя рука, согласитесь, тоже аргумент… Женя, как вам это удается? В чем моя ошибка?
Шман помолчал и, наконец, сказал:
— Я не знаю.
— Но вы хотя бы чувствуете, что этот трюк не должен получаться?
— Да, чувствую.
— Тогда в чем же дело! — воскликнул старик. — Вот мои расчеты… Закон есть закон. Яблоко падает вниз. Я всегда исходил из законов физики и только один-единственный раз поддался искушению…
— Я был тогда на вашем последнем выступлении, — глухо сказал Шман. — Детей почему-то не пускали, но я решил во что бы то ни стало увидеть смертельный прыжок. Я прошмыгнул… Я видел все. Я считал, что вас больше нет, и решил сделать то, что не удалось самому Дени-Георгу. Разве я виноват в том, что мое мальчишеское нахальство выиграло?
— Это какая-то чушь! — воскликнул старик. Он метнулся к двери.
— Постойте, куда же вы? — Шман выбежал на крыльцо вагончика.
Ночь.
Она как купол шапито, в котором выключен свет после представления.
Дождь. Серебряные лужицы, разлитые по площади.
Сутулая фигура старика, уходящего подпрыгивающей походкой…
— Цирк уезжает.
— Жалко.
Оглянувшись на голоса, Шман увидел детей двух мальчиков.
На их лицах печаль и удивление.
В этот миг стропы, натягивающие купол, ослабли, и под крики рабочих шапито обмякло, брезент сморщился, и цирка не стало.
В кузов автомашины перекинули будочку кассы, оклеенную афишами. Сложили стопкой фанерные щиты с гигантским лицом мотогонщика.
