Миновав околицу, крытый колодец, дома, редко блестящие цинком, все больше потемневший шифер.
— Приехали! — мотоцикл, лихо обдав забор, развернулся у конторы. Ни надписи особой, архитектурных изысков тоже нет, но сразу чувствуется — казенная изба.
Почтальонша поднялась к двери, забарабанила.
— Вылазь, что расселся, — это мне, — не то засосет. Лужа, что трясина. Шучу. Мешок захвати.
Мешок оказался невесомым. Облезшая надпись «Союзпечать».
Давно нет Союза, зато печатей в достатке. Даже у меня есть, старая, но вполне годная. «Врач Денисов Петр Иванович». Могу пришлепнуть любую бумагу — рецепт, справку о нетрудоспособности, рождении, смерти, нужное подчеркнуть. Свобода печати на практике.
Тоже шучу.
— Как же в распутицу сюда добираетесь? — завел я беседу.
— А никак. Станет путь — опять ездить начну. И то, зачем попусту резину трепать, — она махнула мешком, — две газеты, да письмишко когда.
— Раньше больше было?
— Раньше? Да, «Правду», «Коммунар», что по разнарядке велели. Убрали разнарядку — как ослепли.
По одному, по двое к мотоциклу подтягивались праздношатающиеся. Сельская молодежь младшего возраста. Пихаясь и хихикая, они держались настороженно, недоверчивые мышата у нового капканчика, пока один из них не решился, подскочил к мотоциклу и нажал кнопку на руле. Частый стрекот сигнала был ему наградой.
— Кыш, кыш, голожопые, — замахала руками почтальонша, и мышата поспешно разбежались.
— Глаз да глаз, не то свинтят пропеллер.
— Какой пропеллер?
— Шучу, — она начала пинать дверь.
Просто вокруг смеха.
— Я, конечно, подлец, но зачем же двери ломать? — весело спросил подошедший, большим ключом отмыкая дверь. — Проходите.
— Делов мне дожидаться, — почтальонша вытрясла из мешка скудную корреспонденцию. — Расписывайтесь, да я поеду.
Подлец расписался в замусоленном блокнотике, подсунутом почтальоншей.
— И у меня для вас кое-что есть, — из ящика канцелярского стола он вытащил бандерольку и пару писем. — Будьте любезны.
Почтальонша чиркнула в ответ в большой амбарной книге, показалось — крест поставила.
— Обменялись, значит, верительными грамотами, — подлец, наконец, откинул капюшон брезентового дождевика. На вид относительно молодой, относительно интеллигентный, относительно русский (пятая графа, э! Кабы не она, был бы я здесь, как же. Сидел бы под абрикосом во дворе дома двадцать восемь улицы Фрунзе стольного града Кишинева и гонял бы в шахматишки с Кушниренко на первенство двора. Мы думали, что мы ее — раз! пережиток эдакий, а она нас всех ням! пятая графа!).
Мне потемками возвращаться радости нет, — на почтальоншу пали сумерки, долгие, осенние, глаза тлели вполнакала.
— Побежала я, — а шла, будто по вару.
— Давайте знакомиться, — подлец протянул руку. — Вадим Валентинович Гончаров, в быту просто В.В., ныне почтмейстер, сельский учитель, а также председатель местного отделения союза переселенцев, сиречь беженцев.
— Денисов Петр Иванович. За доктора.
— В смысле — лекаря?
— Уж не наук.
— Вам повезло. Значит, нашего полку прибыло, хвала социальной защите.
— Какой?
— Социальной. Ею и кормимся. Бюджетных денег подкинули по этой статье. Помощь переселенцам.
— И много таких переселенцев?
— С вами опять стало двое, — он глянул озабоченно в окошко.
— Солнце скоро сядет, а вы не устроены. Торопиться нужно.
— Я не спешу. Куда?
— Электричества-то нет. Три процента, — и, не дожидаясь вопроса, разъяснил: — три процента деревень не было электрифицированы при советской власти. Не успела. Теперь жди-дожидайся. У вас какой размер ноги?
— Сорок второй.
— Очень удачно, — он раскрыл стенной шкаф, наклонился.
От союза переселенцев новоприбывшему товарищу.
Сапоги, черные, высокие, пахнули свежей резиной.
— Местные Золушки носят и одобряют. Переобувайтесь, и я провожу вас.
Я послушно переобулся, заправил брюки в голенища.
Я в сапогах! Шляпу и шпагу, живо!
С чемоданом в одной руке, с туфлями в другой я шел за проводником по пустой деревенской улице. Звук мотоцикла не стихал, словно почтальонша колесила вокруг по пахоте.
— Наши истоки, — развлекал меня учитель. — Покой, знаете ли. Благорастворение воздухов. Колокольный звон из Емного слушаем, а это семнадцать верст по прямой.
Избы лепились одна к другой, узкие проходы меж ними вели на огороды, сейчас пустые, лишь засохшие подсолнухи пытались подманить воробьев полуобсыпанными головками, крохотными, в ладонь.
Я смело хлюпал вослед В.В., минуя очередной дом, деревня казалась нескончаемой. Унылый лабиринт нищеты и убогости.
— Угля на зиму хватит, вам повезло. Здесь мы берем керосин, — он показал на врытую по горло в землю цистерну. — Поначалу, конечно, скучно, никто никого вечерами в телевизоре не чавкает, но зато лучше чувствуешь настоящее. Вот мы и пришли, — он распахнул низкую калитку, косо висевшую на гнилом столбе.
— Сие владение ваше. Нравится?
Я не решался ступить во двор.
— Привыкните, Петр Иванович, — легонько потянул меня за рукав учитель. Привыкните.
* * *
Этого я и боялся — привыкнуть. Принять, как обязательное, непременное, то, что есть — мешанину лиц, городов, газет. Неуправляемость жизни, хаос. Я и бежал — сюда, в глушь.
Возможно, не лучший выбор. Можно было побарахтаться на миру — звали в Гастингс, Ван-Зее, Тилбург, турниров много, хватило бы на пару лет. Как-никак, чемпион мира по версии федерации прогрессивных шахмат. Полно, наигрался, с ярмарки не идти надо — лететь, иначе понесут. Ногами вперед. Шопен, глазет и с кистями. Безвременно, безвременно.
А здесь — простор. Истоки, как говорит учитель. Где и силы вернуть, где и сгинуть, как не на родимой сторонке. Она, родимая, велика, плюс-минус тысяча верст для брата-славянина ништо.
Жилье мое — низенький маленький домик, пропахший эфиром, карболкой и куриным дерьмом, домик со скрипучей дверью серого некрашенного дерева и щелястыми полами, по которым ночами взапуски гоняли мыши, с рукомойником в комнате и сортиром на задах, с окошками в школьный альбомчик, деленными рамой на четвертушки, приучавшими к потемкам и смирению. Да и лампа, подвешенная на крюк к потолку, светила неярко, полуприкрученный фитиль скупо тратил ценный покупной керосин, растягивая время от заправки до заправки.
Первые дни город не отпускал меня, я суетился много и, большей частью, зря — побелил потолки, отмыл, отскоблил полы, поправил крохотную баньку, вычистил погреб, надеясь ссыпать мешок-другой картошки, а, главное, сработался с плитой.
