Что же нам теперь делать? Неужели дикари нас убьют? Мы с Толей начали совещаться. Для чего дикари нас привели? Может быть, они думают, что мы разведчики какого-нибудь чужого племени, которое хочет на них напасть? Как бы это дать им понять, что мы простые туристы? Как бы обхитрить их и удрать? Неужели мы здесь погибнем? Этого не должно быть! Ведь сколько раз попадали путешественники к дикарям, и ничего! Например, Миклухо-Маклай. Когда мы вспомнили про Миклухо-Маклая, нам стало как-то спокойнее. Мы так с Толей и решили: надо ждать, что будет. Сели у входа в шалаш и давай смотреть.
Ох, если бы вы видели, что там делалось! Прямо как на какой-то фабрике. Стук, шум, грохот, дым от костров. Все движется, ребята визжат, дерутся. Не знаешь, куда раньше смотреть! Поближе, в нашей землянке, сидела женщина. У нее на спине болталось много черных косичек, наверное, не меньше десяти. Она месила глину. Потом раскатала длинный жгут из глины, размяла его пальцами и сделала маленькую чашечку. На края этой чашечки налепила еще один жгут. Опять размяла его. Он стал плоский, как лента. Так она налепляла одну ленту за другой. И у нее получился горшок. Высокий, похожий на большое яйцо. Она встала, принесла в чашке воду, облила горшок и руками его весь загладила.
А потом начала разрисовывать свой глиняный горшок узорами. В руках у нее была зубчатая гребенка, которой она ловко и проворно наносила какой-то орнамент.
Потом она понесла свой горшок обжигать на костер, а мы уже не стали смотреть на нее, потому что в стороне увидели группу мужчин.
— По-моему, это каменотесы, — сказал Толя.
Нам так надоело дышать запахом гнилой рыбы и так захотелось посмотреть на работу каменотесов, что мы решили выбраться из землянки. Мы вышли и огляделись. Никто на нас даже внимания не обращал. Но вдруг кто-то схватил меня за ногу. Смотрю, тот мальчишка, что был со взрослыми дикарями в лесу, когда они нас в плен брали.
Я стал спрашивать знаками, что ему нужно. А он тоже знаками объяснил нам, что бородачи приказали ему следить за нашими ногами. Нам это показалось смешно, и мы расхохотались. Мальчишка тоже. Тогда я вынул фонарик и стал его зажигать и тушить перед самым носом мальчишки. А он пугался, отскакивал и снова подбегал, чтоб заглянуть, как это я делаю огонь. Я взял его палец и нажал им кнопку фонарика. Надо было посмотреть на его лицо! Он был так удивлен и обрадован, что прыгал от радости, как козел, и визжал. Потом он приложил мою руку к своему сердцу и стал просить, чтоб я ему отдал фонарик. Я вспомнил про Робинзона Крузо и про его друга Пятницу и подумал, что хорошо бы нам завести себе такого Пятницу, хотя бы на двоих одного. Я сказал, ему:
— Пятница, — и он сразу повторил: «Пятниса»… — и рассмеялся.
Мы с Толей посоветовались и решили разъяснить нашему Пятнице, что мы ему отдадим фонарик, если он поможет нам выбраться из их поселка. Он нас быстро понял и показал, что это возможно только ночью, когда все будут спать. Он закрывал глаза, храпел, крался на цыпочках, показывал нам на лодку, стоящую на берегу, размахивал руками, изображая греблю, потом бежал, высоко поднимая ноги.
Ну, что ж! Мы решили ждать ночи. А пока хорошо бы поесть. Хлеб у меня был в кармане, а черника росла тут же на берегу. Мы ее собрали сразу полные горсти и поели.
Потом мы показали нашему Пятнице на каменотесов, и он закивал головой и побежал впереди нас.
Там сидело несколько человек. Один, помоложе, оббивал камнем большой серый камень от неровной корки. Когда у него получилась гладкая площадка, он взял палку с костяным наконечником, присел на корточки и, держа кремень между ступнями ног, грудью и обеими руками начал нажимать на палку, а костяной наконечник упирался в край кремня. Так он отколол ровную красивую пластинку, похожую на нож. Около него уже лежало много таких пластинок. Я одну подобрал. Потом покажу вам. Другой каменотес из большого камня делал топор, а третий тут же до блеска отшлифовывал готовый топор на каменной плите. Рядом с ним лежало несколько топоров с очень острыми лезвиями.
Каменотесы были так заняты своей работой, что даже не смотрели на нас. Мы постояли немного и ушли к лодке, на которую нам показал наш Пятница.
Лодка эта нисколько не похожа на наши плоскодонки: это был толстый ствол дерева, выдолбленный внутри. В лодке лежали весла с тонкими ручками и плоскими тонкими лопастями. Можно только удивляться, что все это выточено каменными орудиями!
Вообще мы с Толей теперь поняли, как неправильно называть даже древнейших людей дикарями. Совсем они не дикари! У них была своя техника и даже свое искусство. Я уже говорил вам про голову лося и про ложку с головой утки. Ведь это мог сделать только художник!
Пока мы ходили и смотрели, наступил вечер, и Пятница показал нам, что лучше пойти в землянку, а то бородачи будут недовольны. Мы так и сделали. Но тут нам стало опять не по себе. Как ни говорите, а ведь мы пленники, и кто знает, что с нами будет?!
— Давай поспим, — сказал Толя, — все-таки быстрее время пройдет.
Но уснуть было очень трудно. Мы ворочались на шкурах, постеленных у стенок землянки, и прислушивались, не идут ли за нами. Так мы лежали долго-долго, пока не услышали страшный шум, вой и крики. Мы выглянули из землянки. Было уже совсем темно, и при свете костров мы увидели странную картину. На длинных палках несли огромного медведя. Палки сгибались под тяжестью, а голова медведя свешивалась вниз. Из пасти вывалился окровавленный язык, и незакрытые глаза смотрели прямо на нас.
Женщины и дети прыгали около охотников и кричали. Или, может быть, это они так пели? Кто их знает! Сзади на носилках из сосновых веток несли раненого. Кровь так и запеклась на его боку большим багровым пятном. А другой — рядом — прихрамывал. Тоже, наверное, от медведя досталось. Раненого занесли в одну из землянок, а остальные принялись за медвежью тушу…
Мы засмотрелись на все это и совсем забыли о том, что находимся в плену! Но вдруг кто-то тихонько свистнул около землянки. Смотрю — Пятница! Он делает нам знаки, чтобы мы шли за ним. Пылали костры, и было так светло, что казалось, нас обязательно заметят.
У костров сидели мужчины, женщины и дети. Они чинно смотрели, как старые охотники отделяют медвежью голову от туловища, а другие снимают шкуру с туши. Голову передали самому старому из сидящих у костра, а он стал резать ее на куски и раздавать: кому ухо, кому часть губы, кому кусок языка. После того, как разделили голову и у старика остался в руках начисто ободранный пустой череп, принялись за жирную медвежью тушу. И тут началось такое веселье, что до нас, конечно, никому теперь дела не было. Они хватали куски мяса, резали его ножами, рвали зубами, одни ели мясо сырым, другие запекали в золе.
