Он проехал мимо стоявших на обочине мужчины и женщины, проводивших его безразличными взглядами. Они стояли, опираясь на осевшую изгородь. Ренфрю поморщился. С каждым месяцем в округе появлялось все больше скваттеров, которые почему-то считали Кембридж богатым городом. Справа виднелись развалины фермерского домика. На прошлой неделе кто-то заделал оконные проемы старыми газетами, досками и тряпками. Непонятно, почему скваттеры пронюхали об этом месте только сейчас.
Последний участок велосипедной трассы по извилистым проулкам на окраине Кембриджа оказался самым трудным. Улицы были забиты брошенными машинами, стоявшими в невообразимом беспорядке. Конечно, существует общенациональная программа восстановления и использования этих машин, но дальше многочисленных дебатов и дискуссий дело пока не шло. Ренфрю осторожно пробирался между раскуроченными автомобилями, с которых было снято все, что отвинчивается или отрывается. Они походили на безглазых и безногих пчел, в некоторых из них жили студенты. Когда он проезжал мимо, их сонные физиономии поворачивались в его сторону.
Подъехав к лабораторному корпусу Кавендиша, Ренфрю приковал велосипед к стойке. Мельком отметил, что в зоне парковки стоит только один автомобиль. “Неужто эта скотина Петерсон появился здесь так рано? Ведь еще нет 8.30”. Ренфрю быстро поднялся по ступенькам, почти пробежал через вестибюль. Этот новый комплекс из трех зданий он не отождествлял с лабораторией Кавендиша.
* * *
Тот, старый Кае, в котором Резерфорд открыл ядро атома, представлял собой кирпичное здание в центре Кембриджа. Теперь там размещается музей. Если посмотреть на эти новые здания со стороны Мэдингли-роуд, которая проходит в двухстах метрах отсюда, их можно принять за что угодно — страховой офис, фабрику или другое коммерческое предприятие, — но только не за научно-исследовательскую лабораторию. Когда в 70-х годах был построен “новый Кав”, он выглядел великолепно: цветовая гамма стен радовала глаз; в библиотеке, полки которой ломились от книг, полы были устланы коврами. Теперь — полутемные коридоры, многие лаборатории закрыты, а их оборудование демонтировано. Ренфрю прошел в свою лабораторию, в корпусе Мотт.
— Доброе утро, доктор Ренфрю.
— Это вы, Джейсон? Здравствуйте. Кто-нибудь появлялся?
— Да, приходил Джордж, включил форвакуумные насосы.
— Нет, я про посетителей. Я жду человека из Лондона, мистера Петерсона.
— Нет, посторонних не было. Можно запускать установку?
— Да, конечно. Как аппаратура?
— Вполне. Идет откачка. Сейчас около десяти микрон. Мы получили очередную порцию жидкого азота и проверили электронику. Такое впечатление, что один из усилителей барахлит. Сейчас отрегулируем, и через часок оборудование будет в порядке.
— Ладно… Послушайте, Джейсон, этот Петерсон — из Всемирного Совета. От него зависит размер ассигнований. Придется малость пошевелиться. Через пару часов запустите установку и прогоните по всем параметрам. Постарайтесь выглядеть бодрее и приведите помощника в надлежащий вид.
— Не волнуйтесь, все пойдет как по маслу.
— Ренфрю спустился с переходного мостика в лабораторный зал и начал обход. Он шел, осторожно переступая через кабели. На голых бетонных стенах виднелись только щитки и розетки. Ренфрю здоровался с инженерами, спрашивал о работе аппаратов для фокусировки ионов, советовал. Для него это нагромождение коммуникаций и аппаратов было простым и понятным. Он сам собирал все эти устройства по частям, а некоторые проектировал. В сосудах Дью-ара булькал жидкий азот; гудели приборы при отклонении напряжения за допустимые пределы их параметров; на зеленых экранах осциллографов танцевали плавные желтые кривые, иногда возмущаемые пульсами посторонних наводок. Здесь Ренфрю чувствовал себя как дома.
Он не замечал ни суровой наготы стен, ни забитых оборудованием углов помещения. Ему все это представлялось привычным и удобным сборищем согласованно работающих аппаратов.
Ренфрю не разделял современного увлечения механическими монстрами. Он осознавал, что стремление к созданию этих чудовищ являлось одной стороной медали, другая же должна была вызывать у окружающих благоговейный трепет перед творением рук человеческих. Однако, по его мнению, и то и другое в общем-то чепуха. Кто-то мог восхищаться, например, небоскребом, но небоскреб все же менее значим, чем человек, ибо человек создал его, а не наоборот. Вселенная артефактов — это вселенная людей. Пробираясь среди громоздкого электронного оборудования, Ренфрю ощущал себя как рыба в воде. Разработка методики сложных экспериментов, создание запутаннейших (для непосвященных) электронных схем, сопоставление всего этого с никогда не достигающей идеала действительностью — вот его стихия. Он любил искать слабые места в решениях и конструкциях, способные свести на нет ожидаемые результаты, выявить их суть и устранить.
Большую часть своего оборудования Ренфрю приобрел, роясь в соседних лабораториях. Исследовательская работа всегда казалась вызывающей роскошью, которую то и дело стремились прекратить. А последние пять лет вообще характеризовались одним словом — катастрофа. Когда его группу распустили, Ренфрю постарался сохранить и спасти все возможное. Он начал работать в группе исследования ядерных резонансов как специалист по созданию сфокусированных потоков ионов высокой энергии. Его работа была направлена на получение совершенно нового вида субатомной частицы — тахиона, теоретически предсказанной еще несколько десятилетий назад. Этой частицей Ренфрю и занялся. Ему удавалось удерживать на плаву свой маленький коллектив отчасти благодаря умению выцарапывать гранты для исследований, а также потому, что тахион — новейшая из новых частиц — вызывал у тех, кто владел фондами в Национальном совете по исследованиям — НСПИ, большой интерес. К сожалению, НСПИ в прошлом году распустили.
В этом году продолжений исследований целиком и полностью зависело от Всемирного Совета. Западные нации, стремясь к экономии средств, объединили свои усилия в области научно-исследовательских работ. По существу, Всемирный Совет был сугубо политическим образованием и, по мнению Ренфрю, поддерживал только те работы, которые приводили к видимым эффектным результатам, и этим свою деятельность ограничивал. Программа по реакции синтеза до сих пор получала львиную долю всех ассигнований, хотя ощутимого прогресса в этой области пока добиться не удалось. Лучшие группы Кава, такие как радиоастрономическая, были в прошлом году распущены, так как Всемирный Совет решил, что астрономия как наука не имеет практического значения и на данном этапе с ней можно повременить. Вопрос о том, как долго намерены “временить”, Всемирный Совет тщательно обходил. В связи с углублением социальных кризисов проводилась линия на сдерживание тех научных исследований, которые считались интеллектуальной роскошью, и сосредоточение усилий на экологических проблемах и различных катаклизмах, сообщения о которых не сходили с газетных страниц. С этим приходилось считаться и держать нос по ветру — это Ренфрю хорошо понимал. Он сумел доказать, что работа с тахионами имеет “практический” интерес, и поэтому его группу не распускали. Пока…
