– Помнишь наш вчерашний разговор? – произнес Минц.
Последний разговор между друзьями состоялся больше недели назад, но, как известно, в глазах Минца время – фактор крайне относительный. Видно, неделя показалась ему несколькими часами.
– Помню.
– Ты задел во мне больную струну.
Минц проверил, хорошо ли работает пульверизатор, прозрачное облачко вещества вырвалось из него и улетело вдаль.
– Ты открыл мне глаза, насколько бессмысленно я провел жизнь, если при моих гениальных способностях так и не смог решить главную задачу науки – как открыть истинного человека? Каков он? Не в тот момент, когда поглядел в зеркало, не в тот момент, когда ссорится с женой или подает доллар нищему. Нет! Я хочу, чтобы с человека слезла привычная шкура и мы увидели его голеньким!
С этими словами Минц сильно нажал на рычаг, и вскоре невесомая кисея окутала весь город.
– Надеюсь, ты не в прямом смысле? – спросил Удалов.
– Не понял!
– Надеюсь, не в смысле всех раздеть, как в банный день!
– Одежды спадут сами! – туманно воскликнул Минц.
* * *
Опустевшую канистру Удалов донес до дома. По дороге он спросил:
– Уже начало действовать?
– Начнет в ближайшем будущем.
Удалову показалось, что в голове у него что-то стрекочет. Он сообщил профессору о стрекотании, выясняя, не результат ли это опыления.
– Пускай стрекочет, – сказал Минц равнодушно.
По улице шли люди. Все были такими же, как прежде, и в основном знакомыми. Никаких перемен в них не наблюдалось.
– Утром, – пообещал Минц на прощание. – Утром сам поймешь.
Ксения встретила мужа сердито – почему надо ждать его к обеду? Тут пришла Маргарита, невестка, жена Максима. Привела младшего Максимку. Отношения Удалова с невесткой были прохладными, на грани холодной войны. Это происходило от того, что Маргарита была серьезным образованным человеком, который попал в мещанскую семью. За мещанство сильно попадало Максиму, доставалась толика презрения Корнелию Ивановичу. Только Ксению Маргарита не смела презирать, потому что с Ксенией такие номера не проходили. Тут живо вернешься в общежитие речного техникума, откуда взял себе невесту Максим Удалов, плененный ею на стадионе, где крепкая брюнетка стала призером района по толканию ядра.
Вскоре пришел и Максим, который второй год работал парикмахером, перейдя на заочный. А что будешь делать, если надо воспитывать ребенка в лицее, чтобы он не стал мещанином?
Удалов хотел было поцеловать внука, но тот знал, кто правит домом, и уклонился от поцелуя.
– Твои поцелуи отдают пошлостью, – заметил он.
Удалову стало горько. Он понял, что, несмотря на определенный авторитет в Галактике, он с годами потерял в семье остатки прежнего значения и скоро ему уже будут ставить миску с едой в углу, рядом с кошачьим блюдцем.
– Подучили, – догадался Удалов.
– Я сам, – возразил Максимка. – Я сам подслушал, как мама говорила.
Вошел усталый Максим Корнельевич. От него пахло одеколоном. Начался обед. Удалов оглядывал свою семью и думал: «Скоро я распознаю вашу истинную сущность. Не ведаю еще, каким образом, но Минц свое дело знает. Он снимет с вас шкуры».
И тут же Удалова охватила жалость. Нельзя вот так, без предупреждения, раздевать родственников. Удалов откашлялся и хрипло произнес:
– Минц проводит опыт.
Маргарита, конечно же, только наморщила крупный нос, свела поближе к переносице черные брови – она Минца знала мало, лишь по рассказам мужа, и ни одному слову в них не верила. Но Максим с Ксенией встревожились.
– Что еще дядя Лева задумал? – спросил Максим, с детства испытывавший пиетет перед Львом Христофоровичем.
– Опять какую-нибудь дрянь? – заранее возмутилась Ксения, которой казалось, что Минц когда-то чуть было не разрушил ее семейное счастье. Она уже не помнила, при каких обстоятельствах это случилось и почему ее семья все же пережила кризис, но Минц для нее был отрицательным раздражителем. Что не мешало ей бегать к нему, когда дома возникали проблемы, которые не решить без нового открытия в физике.
– Лев Христофорович решил показать нас, какие мы есть, – сказал Удалов.
– В каком смысле? – удивилась Ксения.
– Сам не знаю, – признался Корнелий, – только знаю, что опыт уже произведен, препарат рассеян над городом, и мы его вдохнули. Так что к утру все будет понятно.
– Что будет? – угрожающим голосом произнесла Маргарита, поднимая над столом массивную фигуру и сдвигая черные брови. – Травить будете?
– Да не бойся, Марго, – вмешался Максим. – Дядя Лева, может, и ошибается, но сознательно еще никого не отравил.
– Ух, сионист татарский! – выдохнула Маргарита придуманное или подслушанное проклятие.
После этого она направилась к телевизору – начинался первый из ее обычных вечерних сериалов.
Удалов пошел спать с тревогой на сердце. Все в жизни непредсказуемо! И стареющий Минц, и толстеющая Марго, и глупейшие приятели. Жизнь пролетела... Где она? И что продемонстрирует она завтра?
* * *
Похожее с Удаловым уже было...
Много лет назад. Ему уже приходилось временно превращаться в мальчика. Сейчас было иначе.
Удалов проснулся от странного, свежего и счастливого чувства внутренней гармонии. Не открывая глаз, он уже понял, что в нем все прекрасно – и мысли, и дела, и тело.
Удалов потянулся, но не достал ногами до спинки кровати, что раньше всегда ему удавалось. Что-то мешало ему открыть глаза – словно он попал в лесу в большую паутину и теперь должен ее с себя стряхнуть.
С легким шорохом почти невесомая оболочка слезла, разрываясь, с Удалова, он отбросил ее и открыл глаза.
Привычное округлое пятно на протекшем потолке приветствовало его, как каждое утро. Рядом тяжело дышала Ксения. Солнце бросало косые лучи бабьего лета в окно, в лучах плавали пылинки. Жужжала поздняя муха... Солнце лишь всходило.
Ксения спала, отвернувшись от Корнелия, он видел ее округлую спину в ночной рубашке и крашеные волосы с сединой у корней. Собственная рука попала в поле зрения Корнелия Ивановича, и он сначала поразился перемене, происшедшей в ней, а потом решил не удивляться: рука была не очень толстой, мальчишеской, покрытой редким пушком и уж никак не седеющим волосяным покровом, как у вчерашнего Корнелия.
Он провел ладонью по животу. Живот, выпуклый все последние десятилетия, оказался впалым.
Осторожно, чтобы не разбудить Ксению, Удалов опустил детские ноги с кровати и ступил в шлепанцы. Пижамные штаны сразу свалились на пол, и пришлось идти в ванную, придерживая их рукой.
Удалов обратил внимание на тонкую, прозрачную шкурку, валявшуюся рядом с кроватью. Каким-то шестым чувством он понял, что это – его собственная шкурка. Сбросив ее подобно змее, он помолодел.
