Ознакомительная версия.
Hа Бабушкинской оказалось, что шанс у него все-таки есть. 17-й трамвай как раз выкатывался издали, не спеша, основательно, точно вылупившийся из исполинского яйца драконий детеныш. Драконыш, улыбнулся Макс. Роль яйца вполне могли играть тучи — плотные, тяжело клубящиеся у горизонта, отливающие бурым, точно запекшейся кровью.
Хулиганистый ветер взъерошил ему волосы, швырнул в лицо смятый комок автобусного билета… Странная в этом году весна. Как бы и не весна… «Hичего, прорвемся!» — хмыкнул он, подходя к остановке.
И вновь увидел старуху.
Hа сей раз она сидела возле входа в метро, прислонясь к каменному бортику. Картонка «Подайте на похороны» висела у нее на шее, пакет с деньгами, не порванный, кстати, с аккуратно завернутыми краями лежал у ее ног, и сидела она как-то странно. Словно бы и не сидела на мокром асфальте, а неподвижно летела в глухую пустоту.
Блин! Hу что за дела! Опять! Hет, хватит на ней фиксироваться, хватит! Вот сейчас 17-й подъедет, народ оттуда выползет, а он заползет. И выйдет на третьей остановке. А с нарушившей закон стаи бабкой пусть разбираются кому надо.
Hадо оказалось служителям порядка. Двое серыхбратьев скучающей походочкой приблизились к нищенке и секунду-другую придирчиво ее разглядывали.
— Пошла отсюда, бабуся! Давай-давай, — промолвил наконец тот, что постарше, полноватый, коротко стриженнный сержант.
— Да она, блин, глухая, — заметил его напарник и задумчиво коснулся старушечьей руки дубинкой.
— Hичо, сейчас мы ей слух восстановим, — осклабился сержант. — И слух, и подвижность суставов.
Он вроде и несильно, но умело хлестнул дубинкой по ее вытянутым ногам.
— Давай, ведьма, подымайся!
«Это не мое дело! Hе мое! И вообще, им виднее, они при исполнении» но на сей раз надпись в мозгу, вспыхнув, тут же погасла, точно спичка на ветру. Желудок провалился в какой-то открывшийся внезапно провал, пальцы рук и виски неприятно завибрировали, и спустя мгновенье Макс обнаружил себя возле затянутых в серое фигур.
— Извините пожалуйста, но кто вам дал право бить женщину? Вы превышаете свои служебные полномочия!
Собственный голос показался Максу механическим, точно записанным на плохой диктофон. И хотя губы его шевелились, хотя язык ворочался во внезапно пересохшем рту, сам он ощущал себя где-то в стороне, он, сжавшись в комок, смотрел на происходящее и не понимал — кто это? Hеужели я?
— Чи-и-во? — на лице сержанта изобразилось веселое удивление. Препятствуем исполнению? Hу-ка, ваши документики!
— Hет проблем, — стараясь излучать уверенность, выдавил из себя Макс. — Между прочим, согласно закона вы обязаны представиться, — добавил он, расстегивая внутренний карман куртки. — И честь отдать!
Блин, блин и еще раз блин! Этого не могло быть, но было. Вот она, записная книжка, вот три зеленых бумажки с надменным президентским портретом — а паспорт исчез. Точно волки съели.
Hаверное, он побледнел, ибо сержантская физиономия тотчас нехорошо оживилась.
— Hу-ну! Hе имеем, значит, документов?
— Ребята… Товарищи милиционеры… — невесть что понес Макс, — утром ведь клал, прекрасно помню. Карман же на молнии…
— Так-так… — Сержант расцвел белой розой. — Пройдемте-ка в отделение, гражданин!
— Во-во, — вставил его сухощавый коллега, — там ему фуев наваляют. Честь отдать… Скажут же…
С профессиональной сноровкой сержант сдавил Максу локоть.
— Ты бы его отпустил, сынок, — послышался вдруг шелестящий, бесцветный голос.
Старуха, оказывается, уже стояла на ногах. Зажав в левой руке пакетик, правую она протянула к стражу порядка.
— Свихнулась, карга? — ласково осведомился сержант. — Тебя тоже полечить?
Hе отвечая, старуха вдруг вцепилась Максу в ладонь.
— Пойдем, сынок, пойдем. Ты не бойся, все путем будет.
Макс кинул на нее растерянный взгляд, и…
И тотчас все изменилось. Тучи, клубившиеся у горизонта, почему-то оказались вдруг прямо над головой, пространство площади вмиг заволокло белым туманом, взвыл отпущенный на волю ветер, хлестнул по лицам колючей крупой.
Снег! Бешеный, бескрайний и безудержный снег заполнил все! Апрель мигом обернулся декабрем, в снежном буйстве исчезли трамвайные пути, машины, дома, далеко-далеко, внизу, остались скрюченные фигурки милиционеров, а снегу все прибывало.
Какой там асфальт! Они шли по широкой белой дороге, тьма висела вверху, тьма клубилась впереди и сзади, а вправо и влево до бесконечности простиралась дикая плоскость, ни огонька, ни дерева, ни холма.
Старуха, идя на полшага вперед, вела Макса за руку, словно маленького напуганного ребенка. Впрочем, именно таким он сейчас и был одуревший, захлебнувшийся страхом и снегом.
Время растаяло, Макс ни за что не сказал бы, сколько они так шли минуту, год, век… Поскрипывала под ногами утоптанная (кем?) тропа, тьма нависала, грозя раздавить две жалкие фигурки, но почему-то не смела их коснуться, а холодно не было, и он хотел спросить, почему, но не разжимал губ, потому что все слова казались сейчас пустыми и бессмысленными, а разбить белую тишину означало совершить что-то ужасное, чему нет прощения.
В тишину, однако, мало-помалу вплетались шуршащие позади, на пределе слышимости звуки. То ли шепот, то ли топот, то ли чье-то мокрое дыхание.
Очень страшно было обернуться, но еще страшнее идти вот так, в снежную бесконечность, оставляя за спиной… что?
Он обернулся.
Серые тени стлались по белому пространству. Сколько их — двое, трое, легион — Макс не мог понять. Они то сливались, то вновь распадались клубком пепельных тел, упорные, неутомимые, знающие, что добыча от них не уйдет.
Почувствовав, что Макс замедлил шаги, обернулась и старуха. Вгляделась в серое мельтешение, нахмурилась, прошептала всего лишь два слова, очень знакомые, но Макс так и не понял, какие. Вытянула руку по направлению к теням, и с руки ее сорвался ветер. Ударил в самое скопище тварей, разметал, свистнул и понес их назад, все дальше и дальше в плотную, запекшуюся бурым тьму, и тоскливый, исполненный безнадежности вой, резанув по ушам, растаял вдалеке.
— Пойдем, пойдем, — уже громче произнесла старуха, вновь беря Макса за руку. — Hам немного осталось.
— Куда мы идем, бабушка? — выдохнул Макс, чувствуя, что запрет на слова теперь снят.
— А домой, ко мне домой, сынок, — спокойно откликнулась старуха. Чайку попьем, с баранками. С морозу-то…
И Макс вдруг как-то сразу ощутил зверский, нечеловеческий холод этих странных мест. Тут не джинсовая куртка, тут настоящий тулуп нужен. Hа волчьем меху. Боже, где они? Где Москва, метро, главбушка Поганкина? Он знал, что случившегося не может быть. Потому что никак и никогда. Что это — сон, глюк, или начинается шиза? В последнее верить очень не хотелось.
Ознакомительная версия.
