Такие сообщения появлялись и появляются в газетах всего мира не один десяток лет. Но, конечно, вряд ли кто станет утверждать, что читателю становится известно обо всех подобных происшествиях. И если уж большинству таинственных случаев находятся самые различные, в том числе и абсолютно невероятные объяснения и толкования, то случаи никому не известные даже на такие объяснения рассчитывать не могут. Последнее замечание, при всей своей внешней ясности, скрывает в себе принципиальное обстоятельство. Ведь все имеет первопричину, все имеет начало. И кто может поручиться, что в числе событий, оставшихся неизвестными, не лежит ключ к пониманию всех остальных - известных, но так и не понятых?
...На рассвете 17 апреля 1945 года три танко-десантных корабля США подошли к пустынному побережью Шлезвиг-Гольштейна в пяти милях севернее порта Хальтштадт. С каждого из кораблей было спущено по четыре десантных катера, и через час на берег высадились последние солдаты полуторатысячного десанта морской пехоты и семьдесят легких танков М-41. В задачу части отряда с приданными ей десятью танками входило блокировать Хальтштадт. Остальным танкам с десантом на борту предстояло форсированным маршем двинуться в глубь Германии. Уже стало известно, что накануне войска маршала Жукова начали заключительные операции по овладению Берлином. И высаженный у Хальтштадта американский десант был одной из многих ударных групп, в задачу которых входило на конечном этапе войны оккупировать как можно большую часть территории Германии.
Когда группа блокирования на полной скорости проскочила пять миль, отделявших место высадки от окраин Хальтштадта, командир группы майор Холкнер, высунувшись из люка передового танка, даже присвистнул от удивления:
- Ну и поработали ребята!
Танки круто затормозили у края огромной воронки, добрых пяти километров в диаметре. На всякий случай Холкнер сверился с картой, потом заглянул в тоненький справочник, выданный ему перед операцией: "Хальтштадт. Порт. Население 138 тысяч... Четыре завода по производству... Исследовательские лаборатории флота..." - и, захлопнув книжицу, вызвал по рации командующего высадкой коммодора Фланга, находившегося на борту одного из десантных кораблей.
Фланг ничего не знал о налете авиации на Хальтштадт, но, выслушав доклад майора Холкнера, рассудил, что во-первых, знать ему и не обязательно, а во-вторых, - поскольку блокировать нечего, эта задача отменяется. И, решив так, приказал майору Холкнеру полным ходом нагонять ушедшую часть десанта.
Бессмысленность массированной бомбардировки Хальтштадта не удивила коммодора Фланга. Собственно, вся Германия уже лежала в руинах, налетами американской авиации с лица земли был стерт Дрезден и многие другие, куда более известные, нежели Хальтштадт, города. Четыре месяца спустя мир узнал о Хиросиме. И уж, конечно, никому не пришло в голову искать иное объяснение полному .исчезновению Хальтштадта с лица земли, чем то, что пришло в голову майору Холкнбру. Между тем такое объяснение существовало. Однако до поры до времени, а может, и навсегда, оно было, как пишут в старинных и некоторых современных романах, "скрыто покровом тайны".
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Желтый свет кривобокой настольной лампы распихал тени по углам и улегся круглым расплывчатым пятном на щербатой столешнице. Человек, склонившийся над узким столом, поправил абажур - теня по углам колыхнулись и снова замерли, и, поставив последнюю точку, откинулся назад, придирчиво перечитал написанное и раздраженно нахмурился: "Каррамба, ногой теперь писать, что ли?" За долгие годы сочинительства он - дон Эдуардо Франсиско Адолфо Куртис - выучился писать левой рукой почти так же каллиграфически, как и правой. И именно это обстоятельство и раздражало его. Потому что вот уже добрых три десятка лет, начав еще в розовые гимназические времена, дон Эдуардо ежевечерне сочинял те самые опусы, которые и в просторечии и в уголовном кодексе называются анонимками. В отличие от знаменитого симпатичного мошенника Куртис упомянутый кодекс не чтил, но принимал всяческие меры, чтобы этого никто не заметил. И вот теперь он с огорчением убедился, что испытанный анонимщиками всех времен и народов способ вдруг подвел его. Поднеся к носу испачканную чернилами руку, он снова раздраженно выругался: "Порка путана, каррамба!" Чертыхнувшись еще раз, перечел написанное и несколько повеселел: дон Эдуардо Куртис (он же, согласно подписи, Гражданин) сообщал в полицию нравов, что директриса воскресной школы беспардонно и бесцеремонно вот уже вторую неделю щеголяет новым шиншилловым боа. А поскольку размер муниципального жалованья директрисы общеизвестен, спрашивается - как она на помянутое жалованье себе шиншилловые боа добывает? Чтобы полицейским недолго ломать голову, Гражданин советовал внимательно просмотреть картотеку желто-билетных дам, и на тот случай, если карточки мадам директрисы там не окажется, упущение это немедленно исправить.
Куртис аккуратно вложил листок в простой, без марки, конверт, надписал покорявее адрес и, лизнув крап, заклеил конверт. Сообщения свои дон Эдуардо посылал исключительно доплатными письмами: покупка марок в нужных ему количествах - прямой путь к разорению, которого он никак допустить не мог, так как не только не собирался разоряться, а совсем наоборот - хотел разбогатеть. Это было главной его целью, стремясь к которой он в последние тридцать лет перепробовал множество способов и об иных сегодня предпочел бы не вспоминать.
Решив бросить письмо завтра: не горит, пусть мадам директриса еще ночку поспит спокойно, - Куртис, блюдя здоровье, выпил запасенную с вечера бутылочку портикаллы и, по недолгом размышлении, вознамерился задать храповицкого, на что после столь многотрудного дня и особенно вечера имел полное право. Но тут он вспомнил, что еще не просмотрел купленный на почте свежий номер "Плейбоя". Потянувшись за журналом, почему-то завалившимся за кресло, Куртис скрипнул зубами и выругался: больно стрельнуло в колене. Виной тому был не внезапный приступ ревматизма или, скажем, аристократической подагры, хотя колено и давало о себе знать довольно часто. Если это случалось при клиенте, Куртис, морщась, небрежно пояснял: "В молодости я командовал ротой (или батальоном, или даже полком) Иностранного легиона. Шальная пуля в джунглях, куча операций - и вот, нет-нет да и напомнит..." Эта героическая версия очень Куртису нравилась, но тем не менее оставалась лишь версией, так как на деле все обстояло несколько иначе: четыре года назад Куртис некоторое время подвизался на севере страны в роли штрейкбрехера. Подробности ему вспоминать не хотелось, осталась только глубоко прятавшаяся мыслишка: хорошо еще, что только колено расшиб, когда пришлось, не разбирая дороги, удирать от пикета забастовщиков.
