Значит, все-таки керосин. Леонид Андреевич принюхался, но в салоне горючим не пахло.
— Это обнаружили давно, еще во времена строительства Базы. Редкое явление, но впечатляющее, — сказал внезапно Поль. — Вы должны его увидеть.
— Должен?
— Должны, — подтвердил Поль. — Вас ведь интересует все странное и загадочное. Кровавая рука сверхцивилизации, так сказать…
Шестопал фыркнул. Сегодня у него определенно было смешливое настроение.
— Меня не интересуют сверхцивилизации, — печально ответил Леонид Андреевич. — И, тем более, их кровавые руки. Вряд ли у них есть руки, тем более кровавые. И вряд ли вообще сверхцивилизации существуют.
— А Странники! — вскричал Поль.
— Я пошутил, — мягко сказал Леонид Андреевич. — Странники, да, Странники… А почему вы называете это Выпадением? Там что-то выпадает?
— Слово красивое, — вступил в разговор смешливый Шестопал.
— Честно говоря — не знаю, Леонид Андреевич. Вообще-то там, конечно, ничего не выпадает, а скорее, э-э-э, наоборот… Впрочем, сами увидите.
— Увижу, — согласился Горбовский.
Поль помолчал, а потом сказал:
— А действительно странно — почему Выпадение?
— А почему — Странники?
— Потому что Странники странствуют, — предложил Шестопал.
— Конечно, странствуют. Поэтому и Странники, а не какие-нибудь там Пилигримы. Только вот обозвали их Странниками в то время, когда нашли подземные янтариновые города на Марсе и ни о какой Владиславе и еще десятке других мест и не подозревали.
Разговор как-то сразу угас. Увял, сказал себе бывший главный егерь, а теперь директор Базы Поль Гнедых. Опал листьями. Осенними. Все-таки правы люди — Леонид Андреевич странный человек. Странный, потому что непонятный, объяснил себе Поль. Все понятно — знаменитый звездолетчик, член Мирового Совета, влиятельный член Комиссии по Контактам, горящий взор и крепко сжатые на штурвале звездолета руки… Но все это внешние проявления, так сказать, мифы официальной хроники, производящей неизгладимое впечатление на души детей. Феномены. А вот сущность… Этого никакая хроника и никакие книги не отразят. Он весь в белом. Праведник среди Содома и Гоморры. Вот он, Поль Гнедых, честно себе может признаться, что чувствует себя рядом с Леонидом Андреевичем как почетный гражданин этих самых Гоморр. Словно чего-то не сделал, не убедил, не оправдал. Вот ведь беда. И что он здесь, действительно, ищет? Или ждет? А может, он здесь грехи общечеловеческие искупает? А что — сидит на вершине столпа (читай — на двухкилометровых Скалах) праведник (св. Горбовский) и замаливает грехи беззаботно играющего на просторах Вселенной человечества (беспокоится).
— Леонид Андреевич, — решился Поль. — А вы в бога верите?
— Верую, ибо абсурдно, — сказал Горбовский. — Нет, Поль, в бога я не верю и в праведники не гожусь.
— А почему? То есть… Извините, Леонид Андреевич, вопрос действительно глупый. И так понятно — почему…
— Почему? — усмехнулся Горбовский. — А действительно, почему бы мне не верить в бога?
— Э-э-э, — изрек Шестопал, очень удачно избежав столкновения с какой-то летающей нечистью, ошалевшей от издаваемого вертолетом рева. — Наверное, потому, что бога нет.
— О! — поднял палец Горбовский. — Не верю, потому что нет. А в то, что есть, верить никакой необходимости тоже нет. У вас, тезка, просто дар на парадоксальные формулировки.
Шестопал покраснел от похвалы.
— Я не согласен, — заявил Поль. — Верить надо даже в то, что есть. Я, например, верю, что в столовой у нас достаточно сливочного масла. Верю как директор Базы, ежедневно подписывающий заявки на продовольствие. Масло проходит по всем спискам.
— Кто-то прилетел, — сказал Шестопал.
Позади, там, где остались Скалы, превратившиеся из нелепого клыка, торчащего из плотной десны леса, в едва заметную белесую точку, небо изменило цвет, заиграло радужными бликами, которые затем стянулись в ослепительно белый росчерк, в свою очередь мгновенно истаявший, не оставив и облачка в синем прозрачном океане.
Поль посмотрел на часы:
— Кто бы это мог быть? Для рейсовика рановато, для груза — поздновато.
— Может быть, вернемся? — заерзал в ложементе Леонид Андреевич. — Я вас не очень отвлекаю от работы, Поль?
— Нет, Леонид Андреевич, вы меня совсем не отвлекаете. Тем более, это моя инициатива — взглянуть на Выпадение. А на Базе — Робинзон. Робинзон справится, Робинзон не подведет.
Горбовский вздохнул:
— А я поначалу думал, что Робинзон — это прозвище. А он оказался действительно Робинзон. Хорошо, что меня вовремя просветили, а то могло получиться неловко…
— Встреча двух титанов, — фыркнул Шестопал. — Действующие лица: Робинзон, который действительно Робинзон, заместитель директора Базы, и Горбовский Леонид Андреевич, звездолетчик, склонный к шуткам. “Здравствуйте! Я — Робинзон”, — “Здравствуйте! Я — Пятница”.
— Все шутят, — покачал головой Поль, ощутивший некую неловкость за Шестопала. — Все смеются, а…
— А масла в столовой как не было, так и нет, — закончил Леонид Андреевич.
Шестопал помрачнел и пошевелил пальцами, проверяя управление. Вертолет послушно качнулся, линия горизонта поползла вверх, и теперь казалось, что машина взбирается вдоль бесконечного, поросшего лесом склона, все вверх и вверх, и от этого подъема начинает кружиться голова, а желудок мучительно пробирается куда-то в сторону пяток. Время шуток и разговоров прошло. Начинаются пакостные места. Места, не любящие вертолеты. Места, пожирающие вертолеты, а вместе с ним и экипажи. Как тут не поверить в бога? Или, на худой конец, в черта с рогами? Фон — в норме. Гравитация — в норме. Лес — в норме, то есть такой же, как и везде на планете. А машины — не в норме. Карл Юнгер — раз. Летел на вертолете. Валентин Каморный — два. Летел на вертолете. Михаил Сидоров, закадычный друг Поля, который называл его почему-то Атосом, — три. Ясен пень, летел на вертолете. Двое, э-э, пропавших без вести и один погибший. Такая вот арифметика. Тело Валентина нашли через месяц после аварии. Точнее то, что от него осталось… Остальные сгинули. Конечно, погибли. Кто здесь выживет без регулярных инъекций УНБЛАФ? А ее ой как ненадолго хватает. Особенно если оказался далеко от Базы. А вокруг тахорги. А вокруг ракопауки. Ракопаук — это омерзительно и страшно. Представьте себе существо ростом с лошадь, похожее одновременно и на рака, и на чудовищного паука! Жуть берет…
Над лесом пролегали полосы теплого и холодного воздуха, и вертолет закачало на восходящих и нисходящих потоках, как лодку на волнах. Медленно вниз, и розовато-зеленая поверхность приближалась к брюху машины, и когда уже казалось, что по животу скребутся кроны деревьев, вертолет подскакивал вверх. Леонид Андреевич даже не менялся в лице. Он с интересом вглядывался вниз, в грязноватую, неопрятную пену крон самых высоких деревьев леса, победивших в этой схватке за солнечный свет, раздавивших, растолкавших своих конкурентов. Победители вытянулись на неимоверную высоту, чтобы здесь, под красным солнцем, распустить, разлить, разбросать свои ветви и листву, облокотившись, оперевшись на менее удачливых. И там кишела своя жизнь. Что-то поедало нечто, а нечто пожирало что-то. Фабрика воспроизводства и уничтожения активной протоплазмы. Пандора, планета-заповедник, где в лесу все ополчилось на все, и все вместе — на человека. А ведь было время, когда нужно было напяливать на себя скафандр высшей защиты, взваливать на плечо мощный дезинтегратор, чтобы в молекулы разбивать любую нечисть, выплескивающуюся у тебя из-под ног при каждом шаге. И Леонид Андреевич до сих пор не мог для себя решить — хорошо это или плохо?
