Меня охватывает дрожь. НЕ ХОЧУ ТУДА ВЫХОДИТЬ! Пытаюсь зацепиться хоть за какой-то признак уюта в своем жилище. Кругом беспорядочные груды книг, в основном о музыке, сломанный телевизор, не работавший со смерти Дика Кларка. Залежи аудио-оборудования: колонки разных видов, усилители, эквалайзеры и проигрыватели для пластинок и компакт-дисков и магнитофоны для цифровых аудиокассет, обыкновенные кассетники и различные пульты дистанционно-го управления. А вот старое пишущее устройство, при помощи которого я строчу свои статьи для «Мэгнетик Моумент» и других изданий, которые отправляю по электронной почте. Затем, естественно, моя коллекция записей: приблизительно шесть тысяч долгоиграющих пластинок и столько же сорокопяток. Они с любовью расставлены по стеллажам, старейшие же из них защищены пластиковыми конвертами. Среди них серия концертных записей Спрингстина с 1985 по 1995 год из пяти пластинок, впрочем, в этом формате десятитысячный тираж так и не разошелся. Компакты и цифровые кассеты, которые получаю, я не собираю, за исключением переизданий недостающих у меня записей старых групп. В противном случае выбрасываю все в вентиляционную шахту в ванной. Наверное, я забил ее до второго этажа.
Вид моих владений придает мне силы. Я должен выстоять в этих испытаниях, хотя бы для того, чтобы сохранить все это в неприкосновенности. Мне невыносима мысль о том, что после моей смерти неизвестно кто войдет и погубит эту коллекцию.
Вновь поворачиваю к двери. На ней пять замков и засов, проходящий под скобой ручки и вогнанный в пол. Пытаюсь повернуть ручки замков, но все насмерть заклинило. Засов крепко-накрепко увяз в податливых досках пола. Приходится позорно лезть через маленькую дверцу, чтобы выбраться из своего логова.
Ну и мерзко же здесь! Полно пыли, паутины, использованных шприцов, ветоши, золы и нанесенного ветром мусора. Через весь этот сор проходит тропинка, которую протоптал посыльный из магазина. Она доходит только до моей двери. И за это, спрашивается, я плачу сто двадцать пять долларов в месяц? Надо навестить мистера Гаммиди, хозяина дома, и потребовать лучшего ухода за помещением! Ведь это не ка-кой-нибудь заброшенный дом. Но скоро я убеждаюсь, что так и есть. Я живу в настоящих руинах! Все окна и двери, кроме моих, выбиты. Других жильцов нет, за исключением нескольких крыс, собак да, судя по некоторым признакам, редких бродяг. Ага! Этим-то и объясняется отсутствие жалоб на мою музыку! Бог знает, почему мне все еще не отключили электричество. Как-то, пять лет назад, погас свет и всю неделю не было электроэнергии. Кто же мог спаять провода?.. Эй, если никто не приглядывал за зданием, то кто убирал мусор? Бродяги, наверное. Удивительно, что медный водопровод ни разу не испортился. А, точно! Медные трубы были заменены пластиковыми еще в 1975 году. Я тщетно протестовал, мне было противно пользоваться водой, прошедшей через ПВХ.[3]
Наконец я сдался и научился довольствоваться шоколадным напитком «Ю-ХУ», единственным, что все еще разливают в настоящие банки…
Наконец я выбрался на улицу. Ого! Этот район всегда был довольно неказистым, но теперь все вокруг пришло в полный упадок.
Передо мной — усыпанная щебнем местность акров в 40 величиной. Мой дом — в центре затерянного мира. Это единственное наполовину сохранившееся строение. Стена, которую я невольно осматривал каждое утро из Иллюминатора, — на самом деле единственное, что осталось от соседнего здания. Что же это, старина? Когда-то на месте этой каменоломни была Амстердам-Авеню!
Я устало бреду под серым небом через заброшенную пустыню, усыпанную обломками кирпича. Представляешь, прямо будто проснулся в поэме Т.С. Элиота!
На окраине моей собственной Сумеречной Зоны я обнаруживаю цивилизацию в виде жилых домов, пресекающих друг друга улиц, транспорта, магазинов, людей… Гарлем никогда не был так хорош, старина! А я то думал, что это последствия Третьей Мировой войны! А выходит, что жестоким разрушениям подверглись лишь непосредственные окрестности моего дома.
Я подхожу к нескольким братьям по разуму, шатающимся перед обменным пунктом.
— Послушайте, приятели, что это тут приключилось?
Они с опаской разглядывают меня. Наконец, один из них отвечает: — Да тут мэр и полицейские бомбу сбросили зажигательную.
— Какого черта?
— Пытались остановить торговлю наркотиками.
Ого! Вот почему тогда выдался по-настоящему жаркий денек! Я думал это просто наступила обычная августовская жара. Моему дому повезло! Его как-то обошли языки пламени.
Пока я пытался уместить все это в своем сознании, эти темнокожие ребята обступили меня.
— Ты и есть тот псих, который живет в доме с призраками?
— Наверное…
— Ты, верно очень богат. Можешь поделиться с нами?
— Вот-вот, — говорит другой. Он извлекает откуда-то… пластиковый пистолет. — Или мы тебе наскипидарим задницу.
Я выбиваю у него пистолет, и тот, как погремушка, скачет по асфальту. Все вытаращились на меня, не веря глазам.
— Слабо, парень! Что это ты тыкаешь в меня своей пластиковой пипеткой? Разве не знаешь, что перед тобой сподвижник самого Книга?
Ребята уставились друг на друга:
— Это какой Книг?
— Наш брат, в честь которого объявили выходной.
— А!..
— Ты правда знал его, старик?
Я прерываю упорно хранимое молчание:
— Спросите у медведя, запирает ли он дверь в сортире.
Эта старая хохма повергает ребят в конвульсии. Неужели возможно, что им никогда ее не приходилось слышать? Как бы то ни было, придя в себя, они улыбаются. Пользуясь случаем, я задаю главный вопрос.
— Где теперь самый лучший магазин пластинок?
— Это «Тауэр Рекордз», на Бродвее, где-то на шестидесятых улицах.
— Ну спасибо, мужики, давайте пять!
Эти парни настолько ущербны, что не знают, как по-настоящему надо пожимать на прощание руку.
Приходится разгибать их большие пальцы, чтобы руки соединились, как это полагается. Я оставляю их упражняться в рукопожатии между собой и выхожу на Бродвей.
Господи, проезд в метро уже стоит аж два доллара! И жетончики с какими-то странными вставками. Хотя ездить также паршиво: тот же шум, та же толпа. Правда, стена вагона не исписана. Меня занимает вопрос, почему бы это, но тут я замечаю мальчика, который выхватывает из кармана маркер и пытается писать на стене. Чернила собираются в капельки и стекают на пол, будто стена смазана жиром. Ребенок бранится:
— Черт возьми, мне сказали, что этот новый маркер пишет на всем! Пять долларов — словно в трубу! — И он садится на место. Я дотрагиваюсь до стены: она сухая. Круто, какое-нибудь тефлоновое покрытие….
