Издевательства эти разрывали мне сердце и унижали достоинство мое сильнее, чем черная работа.
И тогда обратился я ко Всевышнему с горячей молитвой, прося смиренно, чтобы он помог мне подняться по служебным ступеням и опередить этих преподобных изуверов хотя бы на один нос, чтобы они шли за мной и глядели уважительно мне в затылок.
Ночью, когда верховный жрец наш Илий вовсю захрапел, я разбудил его и смиренно сообщил:
- Отче, вот я.
Он злобно прошипел:
- Да я же тебя, кретина, и не звал! - и снова упал на пуховые подушки свои, ибо пуще всего любит сладко поспать.
Но через час я не поленился снова ткнуть его промеж ребер своим твердым, как гвоздь, перстом:
- Отче, вот я.
- Господи, где ты нашел такого остолопа? - задрожал от немого рыданья, а по белой бороде его потекли слезы. - Самуил, я не звал тебя, - наконец жалобно захныкал Илий. - Ты не мой глас слышишь!.. Ты слышишь глас божий!.. Иди, отрок, с богом к богу и слушай слово его... А меня оставь, немощного... Умоляю...
Но разве не знал я, что коварный и мстительный старец хитрит, чтобы спокойно доспать ночь? Кто и когда слышал, чтобы Сундук подал голос из своего укрытия? И все же я покорно ответил Илии:
- Слушаю, отче.
А утром позвал Илий сынов своих Офни и Финеэса, ибо у них полупудовые кулачищи. И когда Офни и Финеэс начали мочить в уксусе гибкие прутья, позвал Илий и меня:
- Самуил, где ты?
- Вот я, - отозвался я и вышел из толпы.
- Что ты делал ночью, Самуил? - начал допрос владыка.
- Бога слушал, - тихо ответил я, но не так тихо, чтобы никто не услышал. - Бог говорил со мной, недостойным.
- Что сказал тебе Сунд... Тьфу! Всевышний, да славится в веках имя его! - сурово спросил Илий.
- Страшно слово его! - с деланным испугом ответил я и понурился.
- Говори, Самуил! - поневоле вырвалось у него.
Слова этого я только и ждал. Разве мог предвидеть этот темный неуч замысел человека с тонким умом? Голос мой звенел как тетива, направившая стрелу во врага:
- Слушайте, люди! Слушай, Илий! Сказал всемилостивый: "Вот я возьму и совершу дело в Израиле, от которого у тех, кто услышит о нем, звоны загудят в обоих ушах. В тот день я совершу над Илием все то, что я говорил о доме его; я начну и закончу".
Илий побелел от злобы.
А сыны его Офни и Финеэс решительно опустили в соленый раствор прутья свои и кинулись на меня, чтобы полупудовыми кулачищами своими сделать из плоти моей кровавое месиво или, по меньшей мере, отбивную котлету. Приговор этот можно было ясно прочитать на небритых их рожах.
Но было уже поздно: верующие заслонили меня со всех сторон, чтобы лучше было слышать слово божье. А я словом божьим добивал конкурентов моих:
- И сказал бог: "Я объявил ему, что покараю дом его навеки за вину его, ибо знал он, как сыны его бесчинствуют, но не остановил их".
Радостными криками встретили люди эти слова. Кричали богомольцы, ограбленные ненасытными волками, кричали жалкие нищие, кричали обесчещенные женщины и обманутые мужья их.
- Да здравствует Всевышний и Самуил, пророк его! - кричали они.
Вот так за какое-то мгновенье я заработал высокую и неприкосновенную должность пророка на этом свете и нимб святого на том.
- Где бы мне найти такую работу? - завистливо ерзал в кресле своем Илий.
А я глядел на темных людей этих, которые ползли ко мне на коленях, чтобы поцеловать грязные полы моего рубища, пропитанного стойким запахом помоев. Как легковерны и простодушны они! Как легко обмануть их!
В торжественные минуты эти я вспоминал исторические подвиги великих обманщиков, которые отныне становились коллегами моими.
Перед моим внутренним взором предстал блаженный Валаам, сын Веора, и его знаменитая ослица, на которой он ехал из города Пефор погостить у царя моавитян Валака. Спокойно он ехал, и вдруг ослица начала упираться и не захотела идти дальше, хотя Валаама ждали изысканные яства и напитки. Жестоко отлупил Валаам ослицу свою, но, как это известно с давних времен, побои на упрямую ослиную породу не действуют. И люди начали смеяться над неудачником-путешественником. И стала таять слава его, слава ясновидца и заклинателя судьбы.
Но не растерял Валаам разум свой. С достоинством пояснил он уличным ротозеям, что ангел небесный преградил дорогу ослице его. И что ослица его уважает ангелов.
И что же? Хотя никто и не видел никакого ангела, все поверили Валааму! И слава его укрепилась!
А еще припомнил я косматого, подобного мне, Самсона, прославленного сына Маноя. Где-то шлялся Самсон неделю или две, а потом возвратился домой, и стыдно стало ему перед родителями и родственниками своими. Тогда объявил им Самсон, что он не терял даром времени, а обычной ослиной челюстью побил тысячу вооруженных до зубов филистимлян.
Воистину надо быть ослом, чтобы поверить в эти ослиные выдумки!
В тот же день я впервые тешился новыми выгодами и привилегиями моими, достойными высокого звания пророка.
Я небрежно оттолкнул от котлов обжор Офни и Финеэса и начал старательно вылавливать персональной вилкой нежнейшие на вкус куски мяса. И в кастрюлю совал вилку свою, и в сковороду, и в горшки богомольцев. И не испытывал никакого страха перед кипящим варевом, а лишь удовольствие и радость.
А вечером взял вино у Офни и Финеэса, взял варварское одеяние и отправился наставлять на путь истинный хорошеньких и молоденьких богомолочек.
Да, видно, в злую годину я пошел. Только завернул за угол, как ночные тати накинули на голову мою вонючий мешок и начали крушить полупудовыми кулачищами ребра мои, пытаясь сделать из меня рагу или, по меньшей мере, отбивную котлету. А потом, тяжело сопя, старательно затаптывали меня в прах толстыми, словно слоновьими, ногами. И звенел в ушах моих заливистый голос Илии:
- Эх, мне бы такую работу!
Но человек с умом из всего извлекает выгоду свою. Утром поковылял я на костылях к знахарям и набрал у них целую сумку справок про многочисленные увечья свои. Отныне никто не заставит меня пахать землю от Дана до Вирсавии.
