— Гаррисон Вергерон, четырнадцати лет, — тараторила она, — только что совершил побег из тюрьмы, где он содержался по подозрению в организации заговора с целью свержения правительства. Он очень умён и отличный спортсмен. Средства уравнивания по отношению к нему не эффективны. Он очень и очень опасен.
На экране появилась полицейская фотография Бергерона верх ногами, потом горизонтально, снова верх ногами, и, наконец, правильно. На фотографии Гаррисон во весь свой рост стоял вплотную к ростомеру, градуированному в футах и дюймах. Рост Гаррисона был ровно семь футов[2].
Остальное во внешности Гаррисона было страсти Господни и железо. Никто и никогда не носил уравнителей тяжелее, чем он. Он вырастал из оков и вериг быстрее, чем люди из ВУБа успевали придумать новую модель. Вместо маленького ушного радио он носил на голове чудовищные наушники и очки с толстыми мутными стеклами. Эти очки должны были не только наполовину ослеплять его, но и вызывать сильные головные боли.
Все его тело было увешено металлом. Обычно уравнители, предназначенные для сильных людей, отличались определенной симметрией и военной аккуратностью, но Гаррисон был похож на ходячую свалку. По своему жизненному пути он шел, неся на себе триста фунтов железа.
Для того, чтобы обезобразить его симпатичное лицо, люди из ВУБа заставили его носить красный резиновый нос, сбривать брови и закрывать свои ровные белые зубы черными пластинками, чтобы казалось, будто у него во рту осталось только несколько кривых зубов.
— Если вы встретите этого юношу, — продолжала балерина, — не пытайтесь — я повторяю — не пытайтесь спорить с ним.
Пронзительно завизжала срываемая с петель дверь.
Иэ телевизора исходили отрывистые крики и вопли ужаса. Фотография Гаррисона Бергерона подпрыгнула на экране несколько раз, как бы пританцовывая под эту музыку, напоминавшую звуки землетрясения.
Джордж Бергерон сразу понял, что это за землетрясение, а иначе и быть не могло: много раз его дом плясал под эту разрушительную музыку.
— Боже мой, — сказал Джордж, — это, должно быть, Гаррисон!
Грохот автокатастрофы, раздавшийся в его голове, моментально стёр это открытие из его сознания.
Когда Джордж смог открыть глаза, фотографии Гаррисона на экране не было. Живой, дышащий Гаррисон заполнял весь экран.
Звеня металлом, похожий на огромного клоуна, он стоял в центре зала. В руке он крепко сжимал ручку сорванной с петель студийной двери. Балерины, техники, музыканты и дикторы съёжились перед ним в ожидании смерти.
— Я — Император! — закричал Гаррисон. — Вы слышите? Я — Император! Все должны делать то, что я повелю!
Он топнул ногой, и здание затряслось.
— Даже сейчас, когда я стою перед вами, — изуродованный, оболваненный, страдающий, — я более велик и могущественен, чем кто бы то ни был в истории Земли! Смотрите — на ваших глазах я стану тем, кем я могу стать!
Гаррисон разорвал ремни своего уравнительного снаряжения, как будто это была сырая папиросная бумага, а не кожа, рассчитанная на нагрузку в пять тысяч фунтов[3].
С грохотом полетели на пол тяжелые металлические уравнители. Гаррисон просунул указательный палец под дужку висячего замка, запиравшего его головную упряжь. Звонко щелкнув, дужка разломилась пополам, как корешок сельдерея. Наушники и очки он швырнул в стену.
Прочь полетел красный резиновый нос, и наружу вышел человек, которого убоялся бы сам Тор, бог грома[4].
— А сейчас я выберу себе Императрицу! — сказал он, глядя сверху вниз на сжавшихся в страхе людей. — Первая женщина, которая осмелится встать, получит супруга и трон!
Через мгновение одна из балерин поднялась, качаясь, как ива на ветру.
Гаррисон сорвал наушники с ее головы, осторожно освободил ее от груза уравнителей. И наконец он снял маску с ее лица.
Она была ослепительно красива.
— Сейчас, — сказал Гаррисон, беря девушку за руку, — давай покажем людям, что такое танец. Музыка! — скомандовал он.
Музыканты вновь вскарабкались на свои места, и Гаррисон сорвал уравнители и с них.
— Покажите всё, на что вы способны, и я сделаю вас баронами, герцогами и графами.
Зазвучала музыка. Сначала всё в ней было, как всегда, — дёшево, глупо, фальшиво. Но Гаррисон схватил двух музыкантов и, размахивая ими в воздухе, как дирижерскими палочками, пропел музыку так, как её следовало играть. Затем он швырнул музыкантов обратно на стулья.
Музыка зазвучала снова, и на этот раз гораздо лучше.
Некоторое время Гаррисон и его Императрица просто слушали музыку, слушали в полном молчании, как будто через музыку синхронизируя удары своих сердец.
Они перенесли свой вес на носки.
Гаррисон положил свои большие руки на тонкую талию девушки, передавая ей свое ощущение невесомости.
А затем всплеском радости и грации они взметнулись в воздух.
Нарушены были не только законы страны, но также законы тяготения и законы движения.
Они раскачивались, кружились, вертелись, скакали, резвились и веселились.
Они прыгали, как олени на луне.
Студийный зал был высотой в тридцать футов, и каждый новый прыжок возносил танцоров все ближе к потолку.
Вот они коснулись его.
А затем, любовью и волей победив гравитацию, они зависли в воздухе в нескольких дюймах под потолком, и губы их слились в поцелуе.
В этот момент в зал вошла Диана Мун Гламперс — директор Всеобщего Уравнительного Бюро. В её руке был двуствольный пистолет десятого калибра.
Дважды нажала она на спусковой крючок, и Император со своей Императрицей умерли, не долетев до пола.
Диана Мун Гламперес снова зарядила пистолет и, направив его на музыкантов, объявила, что у них есть десять секунд на то, чтобы вернуть свои уравнители на место.
И тут в телевизоре Бергеронов взорвался кинескоп. Хейзл повернулась к Джорджу, намереваясь сказать ему что-то по этому поводу, но Джордж ушёл на кухню за банкой пива.
Он вернулся с пивом, переждал очередной уравнительный сигнал и вновь уселся в кресло.
— Ты плакала? — спросил Джордж.
— Ага, — ответила она.
— О чем?
— Забыла. Что-то грустное по телевизору.
— А что именно?
— У меня в голове все перепуталось.
— Не думай о грустном, — сказал Джордж.
— А я и не думаю.
— Вот и умница.
Он вздрогнул. В голове у него раскатисто ударил клепальный пистолет.
— Ух, видно громко стукнуло".
— Что ты сказала?
— Я говорю, наверно, громко стукнуло.
Примерно 21 килограмм
