Я прошмыгнул мимо стойки администратора в «уютное местечко», так мы называли комнату для совещаний. Там громоздились кучи старых бумаг, а в креслах сидели две пожилые дамы. С такими напряженными и иссохшими лицами они могли бы олицетворять собой неудачниц в конкурсе двойников Маргарет Гамильтон. Рано или поздно одна из них, вероятно, начнет вопрошать: «Кто убил мою сестру? Вы?»
Я открыл бумажник и помахал своим удостоверением. Одна из двух старомодных дам, не взглянув на него, сказала: — Я узнала вас. Подождите. Присядьте. Я ее не помнил. Вероятно, я еще не встречал ее. Однако не исключено, что какая-то ее более молодая версия знала последующего меня. Интересно, насколько хорошо? И вспомню ли я потом эту встречу? Вторая женщина вышла из комнаты, не сказав ни слова: некоторые люди чувствовали себя неуютно в обществе времепутаников. Не путников — путаников. Людей, которые стремились плести интриги, тайные сети и все запутывать.
Я сел и осмотрелся. Стол из красного дерева, с толстой и тяжелой столешницей. Кожаное кресло, которое осталось от предыдущих обитателей этого офиса, находившегося в этих стенах раньше, в тридцатых. Женщина скользнула в дальнюю комнату, оттуда послышались скрип деревянной скамеечки для ног, звуки передвигаемых на полке коробок, вырвавшиеся сквозь зубы проклятия, весьма несвойственные для леди. Некоторое время спустя она вернулась, бросив на стол передо мной запечатанный светло-коричневый конверт. Я осторожно прикоснулся к нему, повернул обратной стороной и посмотрел на сопроводительную записку. Контракт, подписанный в тысяча девятьсот семьдесят первом, смещенный назад, в пятьдесят седьмой. Срок платежа по контракту — тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год. В контрактах всегда проставлялся только год, и в данном случае срок платежа отстоял от нынешнего момента на девять лет.
Послышался какой-то шум. Я поднял голову. Дама поставила на стол бутылку и приземистый стакан. Я повернул бутылку этикеткой к себе. «Гленфиддич». Название мне ни о чем не говорило. Приподняв бровь, я взглянул на женщину.
— Меня зовут Маргарет, — представилась она. — Думаю, сегодня подходящий день, чтобы распробовать этот вкус. Потом вы меня поблагодарите. Чтение дела займет у вас много времени, оставьте его здесь. Тут есть блокнот, если вам понадобится что-нибудь записать. Этот контракт не оплатят еще девять лет, поэтому лучшее, что вы можете на сегодня сделать, — это ознакомиться с ним, может быть даже немного поверхностно. Толчки должны произойти завтра утром, около половины пятого, в направлении Западного Голливуда, и это подбросит вас поближе к дате платежа. О, подождите, еще одна вещь.
Женщина вновь удалилась, на этот раз я услышал звяканье связки ключей. Открыла выдвижной ящик, пошарила в нем и задвинула ящик обратно. Она возвратилась, держа в руках коробочку с монетами и чековую книжку старого образца.
— Я могу вам дать только три сотни специально-временных денег, но они все еще в ходу в шестьдесят седьмом. Банк за углом, у вас два часа до того, как он закроется. Я дам вам чек на семь сотен. Более крупную сумму вы сможете снять в шестьдесят седьмом. Но будьте внимательны, ваш счет некоторое время окажется замороженным. Как у вас с документами?
В прошлом, моем персональном прошлом, я обновлял водительские права так быстро, насколько только мог, после каждого сотрясения, но права теряли силу через три года, паспорт же действовал десять лет. Правительственные службы обычно работали хуже, чем DMV,[7] особенно в зонах с нарушенным временем, но за исключением трехлетнего промежутка в начале семидесятых я имел действительный паспорт от нынешнего момента до середины восьмидесятых.
— Все в порядке.
Я расписался на конверте и строчкой ниже поставил дату, которая значилась на календаре, затем сломал восковую печать. Она была хрупкой и крошилась, конверт пролежал на полке целый год, дожидаясь сегодняшнего дня, и бог знает сколько, прежде чем попал в эту временную зону. Я не страдал излишним любопытством, и большинство моих дел были краткосрочными. Важные материи, громкие события, с которыми было связано большинство выдающихся операций, доставались парням с бульвара Уилшир и прочим акулам нашего бизнеса, окопавшимся как в деловых, так и в фешенебельных кварталах Нью-Йорка. Они старались наперегонки — не дать Сирхану убить Р. Ф. К.,[8] поймать Мэнсона прежде, чем он и его «Семья»[9] доберутся до ранчо Спан, арестовать Душителей с холмов,[10] выяснить, кто убил Черную Орхидею,[11] помочь О. Дж. найти убийц Рона и Николь…[12] и тому подобное.
Эти были дела исключительные, попадались случаи и попроще. Жертвы были известны, равно как и преступники. Крупные агентства вообще носились с весьма примечательной идеей передвижения объектов, прежде чем преступления в их отношениии осуществятся. Но большинство законов было написано до того, как время начало запутываться, и система правосудия не предусматривала превентивных действий, только аресты и наказание постфактум.
Так происходило до того момента, пока одной жаркой августовской ночью не случилось непредвиденное. Представьте себе, Чарльз Текс Ватсон вылезает из машины на Сиело-драйв, и кто-то выпускает арбалетный болт из высокопрочного композита прямо ему в шею прежде, чем он успевает выхватить из кармана оружие. Девушки, сидящие в автомобиле, пронзительно вопят, и двух красоток также награждают арбалетными выстрелами; одной болт попадает прямо в грудь, а другой, Милашке Сэди, — в голову. Третья, юная девица по фамилии Казабьян, с визгом бросается бежать вниз с холма, и некий рыжеволосый подросток в белом «нэш рэмблере», мимо которого она промчалась, так никогда и не узнал, отчего его мозги разлетелись по переднему сиденью папиной машины. Это сделал не я, нет, но я прекрасно знаю, как заключаются наши контракты, и понимаю, что за это кто-то заплатил. И последствия санкционированы.
Дело Ватсона стало поворотной точкой. После этого судебная система быстро научилась выписывать превентивные ордера на аресты, и большую часть самых опасных преступников стали заключать под стражу за недели и даже за месяцы до того, как им предоставлялась возможность проявить свои агрессивные намерения. Вопрос наказания стал вопросом перевоспитания… если так можно выразиться. Сможем мы когда-нибудь выпустить этих людей из тюрьмы, чтобы они свободно разгуливали по нашим улицам? Вряд ли. Имеем ли мы право содержать кого-либо под стражей из-за того, что он представляет потенциальную опасность для других, если преступление не было совершено? Эти этические вопросы будут обсуждаться в течение трех ближайших десятилетий. Я не знаю, какое решение примут в конце концов, знаю только, оно будет нелегким. Нельзя давать этим людям повторных шансов. Придется потратить невероятное количество времени и слов и тем не менее решиться на судебный анализ фактов, позволяющий подписывать ордера на арест. И это не будет несправедливым наказанием за не совершенное еще преступление. Это будет окончательным предотвращением.
