— Это что за бублик? — тем временем продолжал Лакки.
— Не трожь! — по-гадючьи прошипел второй.
— Чего? — удивился Джек.
Повеяло нехорошим.
— Сержант, — мирно сказал, вставая, первый пилот, — не надо другому человеку трогать удачу. Её тратит, понимаешь?
Джек поскрёб небритость.
— У меня в детстве тоже такой был, — сообщил он, толкая большим пальцем игрушечный «Миллениум Фалкон». — Только побольше. С метр в поперечнике. И ещё надувной Чубакка.
— А надувной Амидалы у тебя не было? — злобно спросил второй.
Лакки посмотрел на него, и второй печально заткнулся.
Серый пластмассовый кораблик слабо покачивался над головой сержанта.
— Патрик, — ласково сказал Джек, — не горюй. Не отъем я твою удачу. Он меня ей только польза прибудет — я знаешь какой удачливый? Я от таких скорбей живой остался, что черти в аду копыта съели с досады. Во!
И Лакки выпятил подбородок, предъявляя знаменитую художественную роспись — вражескими когтями по физии.
«Это его медаль», — подумалось Патрику.
Наград сержант не имел.
— А из офицеров тебя всё равно разжаловали, — заметил первый пилот, поддерживая беседу в избранном Джеком тоне.
— А за общую аморальность, — с удовольствием сказал Лакки. — Я ею, может, горжусь! — но распространяться на этот счёт не стал.
Издёрганный Патрик прежде уже пытался подавать рапорт насчёт бесчинств Лакки. Капитан выслушал его, установил тяжёлый квадратный подбородок на сплетённых пальцах и сказал, что не примет. А когда пилот задохнулся от возмущения, скучным голосом объяснил.
После эвакуации Первой Терры лейтенанта Лэнгсона представляли к награде. Всех представили, кто уцелел из терранского гарнизона: немногих. Но Лакки хорошо знал, по чьей вине ему пришлось проявить героизм. И, к несчастью, этому уважаемому человеку случилось проходить мимо него по коридору.
Лейтенанта укатали быстро. Даже история о RHH-40/8-2, где Счастливчик со своими парнями сумел захватить рритский корабль без помощи биологического оружия, скрутив врагу грандиозный кукиш, исчезла из сетевых архивов армейских журналов. Помнить-то её помнили, но…
Патрик устало напомнил себе, что сержант Лэнгсон опасен не только для своих.
Оптимизма не внушило.
Первый пилот занимал стратегическую позицию в кресле вполоборота, следя за тем, чтобы маньяк Лакки не облапал ещё раз священную посудину Хана Соло.
— Гады, сволочи, — сказал Лакки беззлобно. — Погоны сняли, а насчёт резьбу с рыла убрать — на это, говорят, страховки нет.
— Не замечал, что б ты жаловался.
— Девки млеют. Видно же, что когтями приласкали… — и Лакки тепло улыбнулся чему-то своему, нутряному. — Только бриться неудобно.
— А ты кремом. Депилятором.
— Что я, баба?
Первый отметил, что увлечённый беседой Лакки постепенно теряет интерес к драгоценной удаче, и, мысленно извинившись перед идамом, с головой окунулся в сансару.
— Любят тебя девки, а? — это вышло не слишком естественно, но Лакки сошло.
— Ага, — хмыкнул тот, оттаивая. — Где поймают, там и любят…
— А чего сюда пришёл? Устава не нарушал давно?
— Ты это к чему? — двинул бровью Джек.
— А рыжая-то?
— Какая рыжая?
— Как какая? Венди.
Джек демонстративно сплюнул, жутковато поиграв шрамами на лице.
— Стер-рва. Ходит, сиськами светит…
— Не дала ещё? — ядовито спросил Патрик.
— Щас я тебе дам, — щедро посулил Лакки. — В бубен. С руки. И будешь ты у меня наместо надувной Амидалы. Рыжая там со своим животным милуется, а я к различной фауне, вот беда-то, равнодушен. И зоофилок тоже не очень уважаю.
— Ну ты это… не надо, — вклинился первый. — Она оператор, ей положено.
— Зоофилить-то? Или над людьми измываться?
— За животным следить.
— А тебя как звать-то? — вдруг обнаружил Лакки провал в памяти. — Забыл. Ты ведь япошка у нас? От япошек всё зло.
— Я не японец, — со сверхчеловеческим спокойствием ответил первый пилот. — Меня зовут Маунг Маунг Кхин.
— Ты меня что, тупым считаешь? — гавкнул Джек. — Чего повторяешь два раза?
— Не считаю. Имя такое.
Лакки хмыкнул и отгрыз кусок морковки. Первый пилот думал о том, как полезно уметь контролировать собственный пульс, и что техники существуют, но где же взять время, да и без наставника ничего не добьёшься. Кажется, уже семнадцатый дубль: сержант забывает, как Маунга зовут, подозревает в нём ненавистного «япошку» и обдаёт шутливой агрессией. Утомило адски. Кхин искал утешения в мысли, что хотя бы серьёзно настроенного Лакки ему видеть не доводилось.
Человек, способный сойтись с ррит в рукопашной и остаться в живых.
И даже в относительно целых.
Джек Лэнгсон по кличке Счастливчик.
Не зли его.
Маунг подозревал, что на самом деле Счастливчик так выражает свою симпатию. Лакки не хотел его смерти и даже как-то напился пьяным в компании своего закадычного дружка Крайса по кличке Крайс-воздвигнись, старшего офицера Морески и Кхина.
— Лакки, — тоскливо сказал Патрик; Маунг едва не прицыкнул на него вслух: не к месту, не вовремя! — Ну Лакки, ну что ты шляешься-то сюда? Я понимаю, Венди достала уже. Ну сходил бы на кухню, к кэпу бы в гости сходил, на тренажёры бы сходил…
О’Доннелл допускал ужасный, гибельный промах. Он считал Лэнгсона тупым агрессивным психом и разговаривал с ним сообразно своим представлениям о психах. Он даже не понимал, что Маунг сделал бы такого типа на счёт три, — но Джек был не просто умён, он был дьявольски умён.
И агрессивен.
Насчёт психа у Кхина имелись сомнения.
Лакки не только знал много умных слов — он ими выражался. Длинными, художественно выстроенными фразами. Даже ругался он театрально и так замысловато, что порой сказанное не усваивалось с налёту. Джеку нравился имидж психа и придурка, потому что вообще нравился чужой страх. Но если он понимал, что личина больше не внушает веры, и если его это не тревожило, то мог расслабиться и заговорить на нормальном для себя языке. То есть на трёх языках сразу. Двумя из них были человеческий и матерный, но третий…
Джек Лэнгсон, отморозок и сквернослов, знал латынь.
— По морде тебе сходить могу, — предложил отморозок и медленно моргнул. На иссечённой роже расплывалась чеширская улыбка. Светло-серые глаза, словно раскалённые добела, смотрели с бугристой маски двумя ножами.
«Драки хочет», — в тоске подумал Маунг и тут же понял, что ошибся. Если б Лэнгсон хотел размять мышцы, то сцепился бы со своими, такими же могучими и страшными космопехами. Уж нашёл бы повод.
