— А знаешь, Саша, — апеллирует он вновь к Александру Ивановичу. — Я нашел в вывалах последнего шурфа… кусочек крыла ископаемого насекомого… А?
— Молодчина! — довольно холодно раздается из палатки.
В это время приносят переметную суму, в которой находятся вещи Иванычей. Захар Иванович быстро ее развязывает и, зная заранее где что лежит, вытаскивает из нее красный деревянный ящичек с микроскопом. Опять появляются на сцену пробирки, предметные стекла. На четверть часа Захар Иванович замирает над микроскопом, потом очень долго рассматривает в лупу наполненную водой пробирку. Наконец он вскакивает взволнованный и красный.
— Саша! Саша! Скорей!
— Что такое? — выглядывает тот из палатки. — Что случилось?
— Помнишь, я тебе говорил, что, кажется, в слоях вечной мерзлоты сохранилась жизнь. Ну и вот. Тогда еще я взял пробы, и теперь… в дистиллированной воде… понимаешь, в дистиллированной воде? Они развелись — эти низшие растения и животные! Смотри, — приподнимает он предметное стекло, — вот, несомненно, гифы живого гриба[1]. Гриба, который пролежал в земле тысячи и тысячи лет! А вот… Это чрезвычайно интересно… В этом образце, по-видимому, были яйца рачки дафнии, и вот… Посмотри, дафнии… плавают!.. Это даже простым глазом видно в пробирке… Существа, жившие многие тысячи лет назад, теперь ожили. Подумать только!.. Все это время были в анабиотическом состоянии.
— Это очень интересно, Захар, очень! — говорит Александр Иванович. — Следует это описать. Не забудь взять образцы для демонстрации в столице.
Незаметно подошла ночь, тихая, теплая. Слабо тлеют костры, дым столбом поднимается вверх. Изредка переступают и пофыркивают кони или трещат угли костра. От багульника или от другой цветущей травы приносятся волны терпкого аромата. Духота и этот запах нагоняют на людей сон. Конюх еще раз осматривает лошадей, прикуривает крученку угольком от костра и ныряет под брезент. Табор спит…
А утром, выйдя из палатки, Миша наткнулся на мертвую Ричку. Собака лежала недалеко от костра. Белая шерстка ее на шее была вся в крови…
— Вона! — закричал Миша. — Ричку-то зверь, что ли, задрал? Ребята!..
Люди быстро выскочили из палатки. Мертвая собака уже успела закоченеть. На шее у нее виднелась странная рана: мясо и кожа расходились узенькими ремешками, будто кто-то несколько раз резанул по горлу острой бритвой. Больше никаких укусов и порезов на теле собаки не нашли.
Захар Иванович наклонился над мертвым животным.
— Странно… Клыками ведь делается рваная рана, а эта… Может собака ночью наскочила на кусок стекла?
— Ну, откуда же здесь стекло? — сказал Александр Иванович.
— Ричка-то ночью чего-то рычал и лаял, — заметил конюх. — Да никого не было — я выходил, присматривал…
Собаку зарыли недалеко от табора, а ночью установили караул. Первым вызвался дежурить Миша. С централкой, заряженной пулей Жакана, он всю ночь ходил вокруг табора. А перед самым рассветом вдруг трахнул из централки.
— Похоже, будто большая птица. Однако далеко, плохо видел. Надо бы в нее дробью, а я жаканом. А и трудно, ребята, караулить. Смердит здесь чем-то из кустов, не скверно, а вроде как тошно делается. Цветами или уж не знаю чем, но понюхаешь — и спать охота. Ходишь — глаза слипаются. В полусне и в птицу-то… Кабы не спросонья — не ушла бы.
— Заклятое место! — пробасил старый приискатель Гладун. — Есть такие места в тайге, я знаю.
— Ну, уж это ты брось! — оборвал его Александр Иванович.
Ночные дежурства, однако, решили не прекращать. Следующей ночью разделились на две смены; в первую попал молодой рабочий Костя Краснов, во вторую — приискатель Гладун. Наутро Краснов сам признался, что проспал почти всю смену.
— Часов около одиннадцати как понесло из кустов, ну, глаза сами слиплись. Вы простите меня, Александр Иванович!
Инженер ничего не ответил, только хмуро взглянул на парня. Гладун же уверял, что видел в палатке змею.
— На костиной груди сидела. Хвостом так и петляет, так и петляет. А около головы у нее вроде как серебром поблескивает. И только я в палатку — сразу сгинула.
— На мне сидела? — побледнел Краснов.
— Глупости все, — сказал Александр Иванович. — Стыдись, товарищ Гладун!
Но после завтрака, осматривая лошадей, конюх заметил на Спиртоносе поток засохшей крови: шея лошади была в нескольких местах как бы изрезана бритвой, — опять такая же рана…
— Александр Иванович, как бы и лошадей не того… не зарезали бы! — доложил конюх начальнику партии.
Александр Иванович был немного смущен. Он конечно ни минуты не верил в заклятое место, но. Выбрав удобный момент, он отвел в сторонку Захара Ивановича.
— Захар, ты обратил внимание на раны у собаки и у Спиртоноса? Какое животное могло нанести подобные раны, а?.. Потом этот усыпляющий запах. Почему он появляется только ночью? Одним словом, что ты обо всем этом думаешь?
Захар Иванович ответил не сразу.
— Что я думаю? Я думаю, что нам с тобой, пожалуй, нужно самим подежурить.
Александр Иванович кивнул.
— И если тебе все равно, — уступи мне вторую половину ночи, — добавил биолог.
Захару Ивановичу, видимо, не спалось. Он оделся и вышел из палатки за час до полуночи. Полянка табора как туманом была закутана дымом. Александр Иванович сидел у костра и подбрасывал поленья.
— Что ты так рано? — встретил он биолога.
— Неужто рано? — удивился тот. — Ну, да все равно, уж я оделся. Можешь сдать мне смену. Все спокойно?
— Спокойно.
Инженер ушел, рабочие уже давно спали, и Захар Иванович остался один. У него были свои собственные соображения насчет таинственных нападений, но пока он воздерживался высказывать их вслух. Слишком необычным казалось все это.
Он закурил папиросу и стал ходить вокруг табора по тропинке, протоптанной инженером. Назойливо пели комары, и Захар Иванович, думая о своем, машинально махал перед лицом веткой лиственницы. Он уже два раза смотрел на часы — было всего четверть второго. Как медленно тянется время…
Вдруг из лесу потянуло чем-то сладко-приторным. Сразу захотелось спать.
«Надо взять себя в руки», — подумал биолог, выпрямляясь. Он вырвал из почки комок влажного мху и приложил его к лицу. Стало как-то легче, сонливость прошла.
— Неужели это действительно ее запах? — прошептал Захар Иванович.
Он набрал новую горсть влажного мху и дышал через него.
Сонная одурь прошла, но как только он отнимал мох от лица, мозги обволакивались сонной волной, а ноги подкашивались.
