Старые книги, не сданные в библиотеку, наверное, еще со школьных времен. Полуразобранный радиоприемник. Моя фотография, приколотая булавкой к пожелтелым обоям. Я помню, что давным-давно посылал ее бабушке. Написанное корявым почерком письмо от отцовской подруги с отпечатком коричневой помады в виде поцелуя. Телефонная книжка с неизвестными мне именами, на последних страницах которой обнаружилась пара стихов о море и горах, а также любовное послание какой-то Вере. Стихи были абсолютно бездарными, с очень слабой, почти отсутствующей рифмой. Мне стало горько из-за того, что отец впустую растратил жизнь и ничего после себя не оставил.
Перерыв все, я добрался до шкафа с одеждой. Но и там был лишь мусор и старая, никому не нужная, одежда: белый плащ с желтым пятном на рукаве, пиджак с засаленными манжетами, пара весьма заношенных брюк, несколько изношенных сорочек. В углу лежала потертая обувная коробка. Наверное, ради того, чтобы убедиться, что просмотрел все, я открыл ее, ожидая увидеть пару стоптанных туфель. Однако там лежала перемотанная бечевкой картонная папка.
Развязав бечевку и открыв папку, я извлек несколько листов бумаги с выцветшими печатями, пожелтевшую от времени фотографию и достаточно объемистую общую тетрадь. Бумаги с печатями оказались документами о моем усыновлении. Для меня не стал откровением факт их существования. Я прекрасно помнил, как в четвертом классе меня забрали из детского дома и как радость переполняла меня в тот день. Со сверстниками в школе-интернате я не особо ладил, по ночам в общей палате вечно случались драки, впрочем, и днем стычки не прекращались. Учителя и воспитатели были людьми жесткими, словно до этого работали в тюрьме. Друзей там у меня было мало, да и времени на обычные детские игры и отдых нам почти не давали.
Отложив документы, я взял в руки фотографию, на которой увидел своих приемных родителей. Они были еще вместе и счастливо обнимали друг друга на фоне древних величественных руин где-то в горах. Отец был крепко сложен, почти плейбой, загорелый, еще без темных мешков под глазами от периодических запоев и без пивного брюха, которое он нажил в последние годы. Мать словно сошла с обложки глянцевого журнала, в игриво расстегнутой блузке и без православного крестика, что носила все время, сколько я ее помнил. Такими, как на этой фотографии, я их никогда не видел. На моей памяти родители постоянно ссорились и практически сразу после моего усыновления развелись. Когда отец меня изредка навещал, они почти не разговаривали друг с другом.
На этой фотографии отец был очень похож на меня. Отметив это, я немного удивился, ведь родными мы не были. Впрочем, я решил, что сходство хоть и казалось достаточно сильным, было все-таки случайным.
Убрав фотографию и открыв тетрадь, я увидел пожелтевшие от времени страницы, исписанные мелким почерком. Судя по отметкам времени и места, это был чей-то личный дневник. Что-то в этих записях меня смутило, и я начал их листать. Вскоре я с удивлением понял, что именно заставило меня насторожиться. В тетради были вовсе не записи моего отца. Почерк был знакомым, но точно не его. Чей именно?
Не будучи до конца уверенным в своем предположении, я взял со стола карандаш и написал на обрывке какого-то листа слово «возможно», так как именно с него и начинались записи в дневнике.
Вне всяких сомнений, почерк был мой.
Это было очень странно, ведь я точно знал, что никогда не вел подобного дневника. Весьма озадаченный этим открытием, я решил найти разгадку неожиданной тайны в самих записях.
Присев на кровать, я начал читать дневник.
«Возможно, мой рассказ покажется нескладным и сбивчивым, но я напишу все, как мне запомнилось с момента пробуждения…»
Время неизвестно
Место нахождения неизвестно
…Похоже, для меня в небытии прошла целая вечность…
Блуждая в своих странных, тревожных виденьях, я неожиданно понял, что настоящая опасность была не в пугающих тенях, преследовавших меня по пятам, а в том, что я спал.
Продолжая спать, я упускал свой единственный шанс на спасение. Прямо во сне я всеми фибрами души ощутил, что должен немедля проснуться. Откуда взялась эта уверенность? Так мне сказал мой внутренний голос. Возможно, именно такими бывают подсказки подсознания: тихо, но властно мне было приказано проснуться.
Поверив голосу, я попытался вырваться из снившегося мне кошмара, но это оказалось непросто. Тем не менее, спустя некоторое время, мощная волна пробуждения, подчинившись моей воле, вытолкнула меня на своем гребне в реальность.
Я проснулся.
Вокруг стояла непроглядная тьма. Своего тела я не ощущал, никакие звуки не касались моего слуха, а запахи – обоняния.
Память была девственно чиста, не оставляя и намека на то, кто я, где нахожусь и как сюда попал. Отсутствие воспоминаний было столь мучительным, как недостаток воздуха для утопающего.
После долгих попыток воссоздать хоть какие-то факты или события из прошлого, в глубине моего сознания, наконец, забрезжила смутная картина. Виденье постоянно расплывалось и ускользало, и я не был до конца уверен, что оно отражает то, что действительно со мною случилось.
В этом воспоминании на меня медленно надвигалась громада поезда. Пронзительный и мучительно долгий скрежет тормозов, переходящий в свист и режущий слух, а затем удар.
И больше ничего, только плотный, тягучий туман вместо воспоминаний.
Я начал судорожно перебирать варианты объяснения происходящего. Возможно, я так и не проснулся, и один мой кошмар просто сменился другим. Или же я действительно попал под поезд и каким-то чудом избежал смерти, но утратил способность чувствовать. В качестве одного из вероятных вариантов рассматривал я и то, что все-таки погиб и теперь ждал своей участи в «чистилище». Впрочем, если никакого рая и ада не существует, я мог находиться, после своей смерти, где-то в нигде…
Напоследок мне пришла идея, что я все еще жив, но меня похоронили заживо. Очевидно, эта версия появилась в момент, когда я начал ощущать легкий холодок. Это значило, что чувства все же не были утрачены и постепенно возвращались.
Ни один из вариантов, пришедших на ум, меня категорически не устраивал. Собрав волю в кулак, я попытался пошевелиться. Мне удалось немного повернуть голову, и я впервые с момента своего пробуждения хоть чему-то обрадовался. Я по-прежнему мог двигаться! Правда, расплата последовала немедленно: сотни ледяных игл безжалостно вонзились в онемевшую шею. Неприятные ощущения вынудили меня резко дернуться, и боль волной покатилась по всему телу. В довершение всего голень свело острой мучительной судорогой. Вскрикнув от неожиданности, я инстинктивно свернулся в позу эмбриона и схватился за пронзенную спазмом ногу. С силой вонзив ноготь в предательски болевшую мышцу, я попытался избавиться от судороги.
