Первыми тревогу почувствовали ледяные глыбы, дремавшие в холодной тиши поля равновесной гравитации, простиравшемся на грани, и слегка за гранью влияния Солнца. Чужое давление сорвало часть из них с оси их вечного парения – некоторых заставила навсегда затеряться в космосе, других вынудила вестницами смерти бродить в Солнечной системе – порой весьма причудливыми путями. Впервые за долгое-долгое время, пространство вокруг Солнышка расцветилось таким огромным количеством комет, вот только это были мрачные цвета – палитра тревог и перемен. Потом, и без того прекрасное в своей выразительности облако звезд, с давних пор украшавшее небеса несущих жизнь планет, заметно стронулось с привычного места и ощутимо стало укрупняться, заполняя собой все больший и больший сектор небес; по ночам, сиянием своим затмевая прочие ночные светила – да-да, и даже собственные луны обжитых миров с трудом могли соперничать в яркости с этим звездным скоплением, – а спустя еще сколько-то времени, даже и днем блистающее сквозь солнечный свет. Впрочем, белковые так увлеченно старались выжить в жестоких играх эволюции, что им было не до красот небес. Хотя… существование белкового организма слишком мимолетно, что бы оценить грозную красоту неспешного движения светил, тем более что ни на четвертой, ни на пятой планетах не было еще никого достаточно разумного, что бы так пристально интересоваться небосводом. Впрочем, это сближение светил, внешне, не несло в себе ничего угрожающего. По всему выходило, что Солнце и безымянное звездное скопление должны были благополучно разминутся – имеется ввиду, достаточно благополучно, не только для самих светил, но и всех их малых спутников. Соприкосновение и гравитационных полей, и более тонких сил было столь мимолетно, столь незначительно и… столь несвоевременно – одна из звезд скопления (престарелая примадонна) была больна, неравновесна, неустойчива, в общем, подходил к итогу очередной круг ее жизни. Это состояние могло длиться и длиться… еще очень долго, а могло разрешиться в любой миг. И… нечаянное вмешательство Солнышка в эту шаткую неустойчивость оказалось весьма неуместно – свершилось неизбежное, и безымянная звезда на краю скопления, обращенного к Солнцу, вспыхнула сверхновой. Замечательно, что наша звездочка уже находилось к этому времени на траектории убегания от скопления, так что Альфа, Бета, горячие протоны и нейтроны, несущиеся в пространстве прочь от агонизирующей звезды, смертью и разрушением сателлитам Солнышка не грозили, но свет… всплеск фотонов, порожденный коллапсирующей звездой, спустя краткий миг (по мироощущению Старика) достигли Солнца, обжигая поверхности ее планет. Да – расстояния между Солнцем и звездным скоплением набежало уже прилично – по крайней мере достаточно, что бы на нашу звездочку пришлась ничтожнейшая часть светового шторма, но все же без потерь не обошлось. Ледяных, спящих под слоем замерзшего газа шаров застывшего камня, неторопливо дрейфовавших по периферии Солнечной системы, впервые коснулся настоящий свет. Впервые над ними под беспощадными ударами фотонов нарождалась настоящая атмосфера, и впервые над этим сонными царствами бушевала настоящая гроза. Но… на этом все и закончилось – дело даже не дошло до плавления водного льда. Тепловой емкости замерзших газов как раз хватило, что бы поглотить всю энергию, пришедшуюся на долю Внешних планет. Трем планетам гигантам досталось и того меньше – на их массивных шкурах предсмертная агрессия чужой звезды не оставила вовсе никаких ран. Ближайшим к светилу планетам и планетоидам, в чьи дубленые шкуры с самого рождения вгрызались солнечные ветры, подобные мелочи вообще были безразличны. А вот две обитаемые планеты – эти пострадали сильно. Особенно досталось планете, расположенной поближе к Солнышку. И пострадало не столько само физическое тело – световой поток от агонизирующей звезды не был столь силен, что бы серьезно обжечь поверхность планеты, но соединение света от родного светила и сверхновой звезды почти тут же привели к серьезному перегреву и атмосферы и почвы – горели леса, от страшной жары умирали животные; возле экватора, где световой поток был особенно силен – кипела вода. Потом облака сомкнулись сплошной пеленой – альбедо планеты возросло в разы, отчасти отсекая ее нутро от буйства межзвездной стихии, но огненный шторм уже успел слизнуть с поверхности планеты всю жизнь, оставив ее ютиться на самом дне океанов. Вторая планета пострадала все же не так сильно. Она и сама была покрупней своей соседки, и обладала значительно более массивными спутником ( а значит и магнитное поле, оберегавшее планету, было весьма велико), имело более толстую атмосферу, располагалась подальше от собственного светила – настолько подальше, что ледовые шапки погребали под собой едва ли не пятую часть планеты; а главное, что позволило ей вынести агрессию чужой звезды без столь уж катастрофических последствий – ось ее вращения имела серьезнейший наклон к области эклиптики, и потому на планете существовало четкое разделение солнечного года на сезоны. И потому удар межзвездной стихии (длившейся на самом деле считанные дни) подчистую выжег полушарие, на котором царило «Лето», уничтожил все живое в субэкваториальном районе другого полушария, но почти не тронул областей объятых «Зимой». А потом… не успел палящий световой поток унестись прочь, как светимость нашей звездочки скачком возросла почти на четверть, надолго изменяя климатические условия внутренних планет. Видимо, после путешествия сквозь туманность, где она успела-таки поднабраться тяжелых элементов, какие-то структуры внутри Солнышка оказались неустойчивы. И возмущение полей, сопровождавшее взрыв безымянной звезды, точнее – возмущение полей, вызванное образованием сверхновой – оказались последним толчком, приведшим к внутренним изменениям в тонкой самоорганизующейся структуре нашей звездочки. Близкий гравитационный удар несколько стимулировал синтез гелия в ядре звезды, количество фотонов, образующихся в результате синтеза, увеличилось. Давление фотонов света возросло и, из-за этого давления, звездочка вскоре слегка разбухла, и фотонам света, с трудом, где конвекцией, где переизлучением, продиравшимся из термоядерной топки центра звезды сквозь неподатливую сверхспрессованную звездную материю – на какое-то время стало чуть легче вырваться из огненных глубин солнца на волю свободного вакуума. В общем, спустя недолгое время после явления сверхновой Солнышко заболело – оно чуть разбухло и засветило немного ярче. Старик еще чуть напряг чувства, время еще немного замедлило бег, дробя тысячелетия осколками столетий. Увы, поле зрения Старика также сузилось, позволяя обозревать лишь одну планету, и после недолгих колебаний, Он выбрал для наблюдения четвертый мир системы, если считать от Солнца. Мир бездонных океанов, – он подурнел: часть воды вознеслась в атмосферу, образуя облачный щит, отгораживающий поверхность от палящих лучей солнца, и из-под водной глади показались многочисленные верхушки островов. Из него исчезли краски: вечная духота, вечный полумрак, не спадающая жара – чуть комфортней оставалось только за шестидесятой параллелью. Тридцатиградусная вода, и относительно прозрачная атмосфера – и… еженощные дожди, и горячие течения, дотягивающиеся сюда от раскаленного экватора, и недостаток кислорода в перегретой воде, но все же, все-же… возможность уцелеть, и развиваться, и приспосабливаться к безумию нынешнего мира. Жизнь… жизни пришлось тяжко – все, что успело выбраться на сушу – сгорело под безжалостным бичом света. Уцелели семена немногих растений, унесенных морскими течениями на холодные север и юг, или вмороженные в лед полярных шапок. Все остальное было сожжено светом или сварено горячей водой – в конечном счете, нет никакой разницы, по какой причине семя потеряло всхожесть: обратилось в кучку мусора плавучего, или горсточку пепла. Теплокровные существа исчезли напрочь, даже следа их генома не осталось на планете. Этот виток эволюции природе пришлось бы делать заново. Впрочем, так уж необходимы теплокровные на планете, на поверхности которой не осталось и мало-мальской, ничтожнейшей льдинки. М-да… И только океан сумел защитить некоторых своих детей. Хотя многое из того, что жило в верхних слоях океана, погибло чуть позже основной катастрофы – под радиоактивным ливнем ионизированных частиц, извергнутым солнцем в недолгий период стабилизации на новом уровне светимости, в силу своей интенсивности сумевшим пробить и хилое электромагнитное поле планеты, и не слишком массивную атмосферу, и обрушиться на ее поверхность почти не ослабленным столь эфемерными щитами. Но, после основной катастрофы, это было уже так – попытка заново убить труп. За то, нетронутыми оставались глубины океанов за шестидесятой параллелью планеты. Эволюция оглядела побоище, тяжело вздохнула, и пошла отбирать из того, что осталось кандитов в разумные. Настали смутные времена: рушились старые, и образовывались новые пищевые цепочки, бывшие жертвы оказывались вдруг вершинами пищевой пирамиды. В этой постапокалиптической круговерти Старика заинтересовал один вид… ну, за неимение лучшего определения назовем этих шустриков головоногими.
