И видит Колька в глубине зала большой белый ящик, каменный, с узорами, а на ящике блестящий желтый бородатый мужик - это Колька так рассказывал. Огромный мужик, тоже в простыне, лицо грозное, брови нахмурены. Статуя, одним словом. Мужик стоит на гарбе во весь рост, откинулся назад, держит в руках поводья, а везут эту каменную гарбу шесть могучих коней. Добрые кони, только чудные какие-то: на спинах у них большущие крылья. И мчится тот бородач в диковинной гарбе, еле сдерживая коней, будто бы по воде, потому что у колес каменные волны вздымаются. А вокруг этого каменного ящика с грозным мужиком вообще диво дивное: пол сделан как волны и в волнах застыли большие рыбы, и рты у них смеющиеся, и глаза из разноцветных камней, а на рыбах голые девки сидят. Ну совсем голые, как в бане. И рыб этих, и девок вокруг бородатого видимо-невидимо, штук сто, а то и больше.
И повсюду, куда ни кинь взгляд - белые ящики, а на них тоже мужики и девки, и совсем молодые хлопцы. Или вовсе голые, или в простынях. Даже страшно сделалось Кольке - целая толпа золотых людей стоит, совсем как настоящих, только окаменевших.
Рядом с Колькой тоже одна стояла, Колька ее подробно рассмотрел и даже потрогал. Молодая девчонка, ну может лет на пять постарше, только выше Кольки раза в два. Ноги босые, одета в простыню и веревкой подпоясана, а простыня совсем прозрачная и сквозь нее все-все видно. Хоть и металлическая девчонка, а теплая, как живая. Одна рука прижата к груди, другая опущена, и в руке зажата свернутая трубочкой тетрадка. Голова тоже опущена, волосы на затылке собраны в узел, и горит в узле большой зеленый камень. Губы девчонка стиснула и кажется - вот-вот заплачет.
Долго Колька эту девчонку разглядывал, еще раз дотронулся до босой ноги, погладил, словно утешил. И опять начал зал разглядывать.
Видит - сбоку пустое пространство, колонны расступаются полукругом, и возвышается посредине этого пустого пространства большой блестящий казан на четырех ногах, а в казане огонь горит. Неярко горит, словно давно его развели, а дров подбросить забыли. За казаном, у гладкой стены, стоит желтая плита, широкая, но невысокая, и на ней написано что-то непонятное. Огонь дрожит, буквы то ясно проступают, то пропадают в полумраке, но видно все же, что написано не по-нашему и не по-немецки. Совсем буквы незнакомые.
Долго колебался Колька, все хотел поближе подойти, в казан заглянуть, плиту потрогать, да не решался. Боялся выйти из-за колонны, оказаться на пустом пространстве. Переминался, переминался с ноги на ногу, на девчонку ту обиженную поглядел - и решился.
Только отошел от колонны - вдруг вдали, снаружи, шум какой-то, мычание, будто стадо идет. Заскрежетало, загрохотало, в далекой стене, прямо напротив бородатого, открылись высоченные двери - и стало светлее. Мотнулся Колька назад, спрятался за колонну.
Слышит чьи-то шаги. Должно быть, много людей идет, и мычание стоит такое, что эхо грохочет под потолком. Прошли мимо него человек двадцать в белых простынях, здоровенные смуглые хлопцы, и тянут эти хлопцы огромного черного быка. На рогах у быка веревки, упирается бык, мотает головой, скользит копытами по гладкому полу, мычит, приседает, ворочает глазами на статуи. Но хлопцам, видно, не впервой, потому что они со своим делом ладно справляются. Сзади другие, тоже в белых простынях, дрова несут перед собой, бережно несут, ступают осторожно, сторонятся быка. А за ними неторопливо шагают важные, бородатые, черноволосые, похожие на цыган. На них красивая длинная одежда, словно плащ-палатки, только расписные, с узорами. Плащ-палатки переливаются, волочатся по полу.
Подтащили хлопцы быка к желтой плите, ловко свалили с ног, уперлись коленями ему в бок, держат. Подошли бородатые, вынули из-под плащ-палаток короткие кинжалы и давай колоть быка.
Льется кровь на плиту, заливает буквы, брызжет на белые простыни тех, что держат, а бородатые знай плащ-палатки свои подбирают, чтобы не запачкаться.
Бык подергал ногами, стукнул в последний раз копытами по полу и затих. Те, важные, кинжалы свои хлопцам отдали, отошли, стали кучкой в стороне, переговариваются негромко. Хлопцы над быком столпились, орудуют кинжалами, бросают куски в казан, а другие дрова подкладывают.
Стоит Колька за колонной, и рад бы незаметно убежать, да двери слишком далеко. Ну и боязно, конечно, пацану. Вдруг заметят, погонятся, поймают - и как того быка...
Наблюдает Колька дальше. Видит - двое в белом кинжалы положили, побежали куда-то, несут огромную красивую миску, осторожно несут, словно расплескать боятся. Поставили возле казана и сели рядом.
Едкий дым ползет из казана, трещат дрова, пахнет горелым мясом.
И тут защекотало у Кольки в носу и захотелось ему чихнуть. Крепился он, крепился, рот ладонью зажимал, но не выдержал все-таки - и чихнул. Хорошо чихнул, звонко. Обернулись все, смотрят в его сторону, что-то говорят. Несколько белых с кинжалами прямо к нему направляются. Бросился Колька бежать, да то ли в простыне своей запутался, то ли поскользнулся на гладком полу - только упал он, упарился головой. И все пропало. Да... А очнулся уже в госпитале.
Сосед замолчал, короткo вздохнул. Я тоже молчал, вспоминая.
Было что-то знакомое в этой истории. То ли слышал я уже о храме и ритуале сожжения быка, который привиделся Кольке, то ли читал где-то. Я окинул взглядом свои стеллажи. Возможно, в одной из этих книг...
- Вот такую историю рассказал мне майор, - вновь заговорил
сосед. - Я слушал его, раскрыв рот. И стали мы вместе гадать, что бы все это могло значить. Только так ничего и не придумали. "Чертовщина какая-то, - говорит майop. - Впервые в моей практике". А практика у него богатая была, еще с финской. Да...
Посидели мы с ним, покурили. Он сказал, что вот, мол, разобьем фрицев, тогда разберется он во всем. В Москву, говорит, напишу, посоветуюсь, может, были уже такие случаи. Литературу специальную почитаю, докопаюсь до сути.
Выкурили мы с ним еще по одной, да легли спать, потому что вставать назавтра было рано. Лежали молча, в соседней комнате хозяйка вздыхала, только чувствовал я, что не спит военврач. Да я и сам никак не мог заснуть, все думал об этом зале с золотыми статуями и о быке. Ведь явно же его в жертву приносили какому-то богу. Может быть, тому, что на повозке стоял, правил крылатыми конями. Морской, видно, бог. Только откуда могло все это взяться в Колькиной голове?
Да... Думал военврач разгадать эту загадку, но не довелось... - Сосед коротко вздохнул. - Наутро подскочил грузовичок и я с моими орлами двинул на передовую. Тянуть связь. А вечером возвратились - не узнать села. У дороги свежие воронки, хаты разрушенные дымятся, тряпье какое-то обгорелое на снегу. Идет навстречу молоденький солдат, лицо сердитое, валенки разъезжаются на скользкой дороге. Я из кабины высунулся, спрашиваю, что тут произошло, хотя и так ясно. Солдат в небо кулаком ткнул, обложил фрицев и в Бога, и в душу, и в куда угодно. В общем, бомбежка была. И все-го-то три гада через передовую прорвались, а бед наделали немало. Главное госпиталь, сволочи, разбомбили.
