Мне всегда нравились деревья - по натуре я любитель природы, но, глядя вниз на тысячемильную глушь, я чувствовал холодок страха и что-то похожее на ненависть. Во мне было только чувство пустоты и одиночества. Они стояли там взводами, дивизиями, армиями, способные схватить нас и спрятать навек...
И тут я увидел крошечное желтое пятно впереди. Сверху оно казалось не больше моей ладони, но было чистым - крохотное святилище в самом сердце неприятельского лагеря. Мы сближались, и оно росло, пока не превратилось в несколько акров красновато-желтой земли, свободной от деревьев. Это был самый чудесный пейзаж из всех виденных мной раньше!
Когда машина остановилась на поразительно ровной земле, я обернулся и поглядел на доктора Стэйда. Он закуривал сигарету. Спичка догорела, он ухмыльнулся, и я понял, что он в порядке. Смешно, но никто из нас не заговорил с тех пор, как смолк мотор. Да и что было говорить?
Мы вылезли из самолета и огляделись. Неподалеку маленькая речка бежала на север, чтобы в конце концов достичь Ледовитого океана. Спасший нас клочок земли находился к западу от изгиба реки. На восточной стороне был виден крутой утес, поднимавшийся над рекой футов на триста. Нижний его слой выглядел как грязное стекло. Над ним был слой конгломератов и осадочных пород. Мрачный лес, венчающий все, угрожающе скалился нам в лицо.
- Странная скала,- прокомментировал я, указывая на нижний слой.
- Лед,- сказал Стэйд.- Друг мой, вы смотрите на остатки позднего ледникового периода, который произвел ужасающие разрушения, вторгшись в плейстоцен. Чем мы, кстати, собираемся питаться?
- У нас есть ружья,- напомнил я.
- Очень предусмотрительно было с вашей стороны получить разрешение на оружие и боеприпасы. Но что вы собираетесь подстрелить?
Я пожал плечами.
- Что-нибудь здесь есть. Для чего тогда деревья? А кроме того, у нас есть сэндвичи и пара термосов горячего кофе. Надеюсь, горячего...
Я взял дробовик и пошел вверх по течению реки. Попался заяц, кожа да кости, и стайка птиц, похожих на куропаток. Когда я вернулся в лагерь, погода ухудшилась, с севера на нас шел дождь. Видны были молнии, слышен был глухой гром. Мы уже откатили самолет на западный, самый высокий участок прогалины и загнали его под укрытие деревьев так глубоко, как только смогли. Больше ничего нельзя было сделать.
Когда мы приготовили и съели ужин, зарядил дождь. Долгие северные сумерки были стерты сердитыми тучами, что катились низко-низко с севера. Гром потрясал нас. Молнии рассыпали бриллианты вокруг. Мы заползли в кабину и расстелили подстилки и одеяла на полу за сиденьями.
Дождь все лил. То, что он когда-то сделал с древней Арменией за сорок дней и сорок ночей, с безымянной рекой где-то в Сибири он сделал за одну ночь. Никогда не забуду этот потоп!
Не знаю, сколько времени я спал, но когда проснулся, лило не просто как из ведра, а как из бочки. Я выглянул в окно. Очередная вспышка молнии озарила реку, бурлившую в нескольких футах от самолета.
Я растолкал доктора Стэйда и обратил его внимание на наше опасное положение.
- Черт! - сказал он.- Подождем, пока поплывем.- Он перевернулся на другой бок и снова заснул. Конечно, это же не его машина, да и пловец он, наверно, сильный. Я - нет.
Всю ночь я пролежал без сна. Поток поднялся почти на фут стойки переднего шасси; потом вода начала спадать.
На следующее утро вода бежала по новому руслу в нескольких ярдах от самолета, а утес отступил по крайней мере футов на пятьдесят к востоку. Верхняя часть его обрушилась в реку. Нижний слой был чистым сверкающим льдом.
- Это интересно,- сказал доктор.- Там случайно не осталось зайца или куропатки?
Мы прикончили их остатки. Затем я принялся за карбюратор. Стэйд изучал хаос, устроенный бурей.
Спустившись к реке до утеса, он вдруг громко позвал меня. Я никогда не видел, чтобы профессор проявлял столько энтузиазма, разве что когда он честил своих неприятелей-медиков.
Ничего столь уж восхитительного я сначала и не увидел.
- Что это вас так взволновало? - поинтересовался я.
- Иди сюда, ирландец тупой, и погляди на человека пятидесяти тысяч лет отроду, а то и постарше! - Стэйд наполовину немец, наполовину шотландец, только этим и объясняется его жуткий юмор.
Я подумал, что это, возможно, жар, но у него не было жара. И действием высоты это тоже не могло быть; поэтому я решил, что это наследственность.
- Гляди! - сказал он. Его палец указывал на утес за рекой.
Я взглянул - и точно. В массивном льду виднелось тело человека. Он был одет в меха и оброс могучей бородой. Человек лежал на боку, подложив руку под голову, словно крепко спал.
Стэйд был в экстазе. Он стоял, выкатив глаза, и таращился на тело.
- Ты сознаешь. Пат, что мы смотрим на человека, жившего пятьдесят лет назад, человека каменного века?
- Это подарок для тебя, док,- сказал я.
- Для меня? О чем ты?
- Ты можешь оттаять его и вернуть к жизни.
Стэйд посмотрел на меня безучастно, словно не понял, о чем это я. Губы его некоторое время бесшумно двигались, потом он покачал головой.
- Боюсь, этот экземпляр промораживался слишком долго,сказал он.
- Пятьдесят тысяч лет, конечно, это срок, но почему бы не попытаться? По крайней мере будешь занят, пока я чиню двигатель и пытаюсь вытащить нас отсюда.
Он снова уставился на меня пустыми глазами. Они были так же холодны и безжизненны сейчас, как тот далекий утес.
- Ладно, Падди, приятель,- сказал он наконец.- Но тебе придется помочь мне.
Мое предложение было шуткой, однако Стэйд был убийственно серьезен, когда принялся за дело. От меня толку было немного, потому что через пару дней я свалился от странной комбинации простуды и лихорадки, отчего большую часть времени был слегка не в себе. Но когда мог, я работал.
Две недели у нас ушло на постройку грубой хижины из молодых стволов, скрепленных глиной. Там были очаг и скамья для принадлежностей, захваченных с собой Стэйдом. Еще две недели мы вырубали нашего пещерного человека изо льда. Мы вынуждены были быть очень осторожными: была опасность расколоть его.
Я дал ему имя. Во льду, облаченный в шкуры, с мохнатым лицом, он был похож на громадного мордатого медведя-гризли, которого я видел однажды в Йеллоустоуне. Звали того гризли Джимбер-Джо, так же я окрестил и наше открытие. Лихорадка меня шатала - я чувствовал себя словно после недельного загула.
Так или иначе мы вырубили нашего замороженного, оставив его заключенным в небольшой кусок льда. Затем переправили его через реку и доволокли до "лаборатории" на специально сделанных грубых санях.
Все время, что мы работали над ним, мы здорово ломали себе головы. Я по-прежнему считал это шуткой, но Стэйд был с каждым днем все серьезнее. Он работал со свирепой энергией, которая захватывала и меня. Ночами у огня он снова и снова говорил о той памяти, что заключена в промерзшем мозгу. Что видели эти скованные льдом глаза в дни, когда мир был юн? Что за любовь, что за ненависть кипела в этой могучей груди?
