Да, я привык. Поначалу было страшно жить целый год как все, ничем не выделятся, но каждую секунду, каждый ничтожный миг ЗНАТЬ, что очень скоро ты неизбежно умрешь, и все закрутится по новой. Я даже ходил в церковь исповедаться, хотя не могу сказать, что когда-либо считал себя верующим. Священник выслушал меня молча, ничего не сказал, лишь осенил крестным знамением. А когда я чуть ли не на весь храм завопил:
- Скажи, батюшка, что мне делать!!
Он ответил тихо-тихо, словно самому себе:
- Ищи, сыне, и да обрящешь...
Я потом смотрел - это из Библии.
Автобус тормознул на перекрестке. Водитель, скорее всего со скуки, включил запись. Вкрадчивый голос сквозь шипение и треск принялся увещевать:
- ...не забывайте оплачивать свой проезд и сохраняйте билет до конца... считается пассажир, не оплативший проезд до следующей... Абонементные талоны имеются в продаже у водителя в любом...
Попутчики встретили эту маленькую речь взрывом смеха и едких замечаний. Автобус тронулся. Динамики еще немного похрипели и умолкли.
Я вспомнил как проявился в последний раз. Тогда я очнулся в салоне троллейбуса, даже не успел прийти в себя, как неожиданно вот также над головой зашипело:
- Следующая остановка - метро Щелковская, автовокзал. Конечная.
Салон был почти полон, и наружу меня вынесло монолитом разгоряченных тел. Я уже без какого-либо интереса, скорее по традиции, привычно купил газету. Двадцать третьего мая.
Механический голос вывел меня из задумчивости. Автобус мне надоел. Хватит. Я поднялся, прошел через весь салон к задней двери. Мои попутчики тем временем разобрались с трубкой, разбились на пары и самозабвенно целовались. Мне то и дело приходилось перешагивать через вытянутые ноги, неуклюже хватаясь за ременные петли. Автобус дернулся, и я все-таки не удержался, споткнулся.
- Эй, куда прешь?! - голос был тот самый, что рассказывал анекдот.
Я оглянулся. Молодое, по-детски курносое, но все же немного жестковатое лицо, давно небритый по последней моде подбородок. В невыразительных темных глазах - недовольство.
- Извини, друг...
С полсекунды он еще бычился, но веселье все же пересилило, да и подружка нашептывала на ухо что-то такое успокаивающее.
- А-а-а, ладно. Х...ня. Все нормально, мужик, вот выпей, если хочешь, - он протянул мне початую бутылку "Ярпива".
- Спасибо...
Автобус остановился, двери с треском распахнулись.
- Спасибо, друг. Я бы с удовольствием. Но... пора.
Извинительный жест, прощальный кивок и, прогрохотав по ступеням толстенными подошвами своих "гриндеров", я соскакиваю на снег, чуть не столкнувшись в дверях с быковатым типом в кожаном прикиде. Оглядываюсь, машу парочке на прощание рукой. Автобус, приветливо обдав меня сизым бензиновым перегаром, неуклюже покатился дальше. На остановке было пусто, только какая-то одинокая фигурка пряталась в самой глубине. Наверное, бомж - отсюда и не разглядишь. Освещение на улице оставляло желать лучшего, света едва хватало, чтобы видеть носки своих ботинок.
И все же что-то удержало меня. Наверное, скорчившееся человеческое существо на скамейке. Сделав вид, что меня заинтересовало объявление, неаккуратно прилепленное на стойку остановки, я подобрался поближе.
Бог мой! Да это девушка! Голова опущена, длинные волосы падают на лицо, не по сезону тоненькая дубленка... Она обхватила руками плечи, которые то и дело вздрагивали. Может, от холода. Только мне почему-то сразу показалось - от слез.
Так. Теперь я уже не мог просто так уйти. И хотя у меня самого настроение было - в самый раз для петли (кстати, интересно будет как-нибудь попробовать), но, когда я заговорил с ней, то постарался подбавить в голос побольше хорошего настроения:
- Разве можно плакать в такой день? Это же твой праздник!
Девушка вздрогнула, подняла на меня глаза. Несмотря на скудное освещение, я поразился какие они у нее необычные. Глубокие, темные, словно два - будь проклята моя тяга к плоским цитатам! - бездонных омута. Сейчас они покраснели, а в уголках притаились прозрачные слезинки.
Она что-то прошептала, я не расслышал. Нечто вроде: "тебе бы так". Девочка! Знала бы ты...
Я присел перед ней на корточки:
- Эй... не бойся. Я не маньяк и не искатель острых ощущений. Просто увидел человека, которому плохо, и решил помочь. Если я не ко времени, или ты сейчас никого не хочешь видеть - скажи. Я исчезну. Но, по-моему, тебе нужен собеседник. Разве нет?
Она так долго молчала, что мне показалось - это такой ответ: проваливай, мол, иди, куда шел. Но стоило мне пошевелиться, как тихий голос прошептал:
- Погоди...
И снова замолчала. Чтобы хоть чем-то заполнить паузу, я спросил:
- Тебя как зовут-то?
- Мария...
- Ну, - я лихорадочно подбирал комплимент, - красивое имя.
Блин, идиот ты, парень! Еще бы сказал - редкое. Надо исправлять положение, жаль, что язык у меня подвешен не тем местом. Эх, где наша не пропадала!
- А сокращенно как? Мэри?
- Нет, - всхлипнула она, опять ошеломив меня взглядом, - ...Маша.
- А я - Джо.
Маша на несколько секунд даже плакать перестала. Подняла на меня покрасневшие глаза, удивленно переспросила:
- Джо?
- Меня друзья так зовут. Я привык...
- А-а...
Не объяснять же ей, в самом деле, что мои предки нарекли меня Иосифом. В детстве еще ничего было - Иська и Иська, никаких ассоциаций не вызывает, а вот в школе, да и в учебке, кроме как Сталиным и не звали. В крайнем случае - дядей Джо.
Боже, она улыбалась! Пока несмело, совсем немного - уголками губ, сквозь слезы, но - улыбалась. Никогда не думал, что одно только упоминание моего имени способно высушить слезы женщины.
Странно. Вот сейчас, когда она улыбнулась, мне показалось, что я уже где-то видел ее лицо. Нет, определенно!
Вдруг Маша прыснула. Смутилась. Я вопросительно поднял бровь.
- Не обращай внимания, Джо... у меня... истерика, наверное... то плачу, то смеюсь... А сейчас просто вспомнила анекдот... Смешно стало. Про неуловимого Джо.
Я улыбнулся. Ну, конечно. "Это кто был?" - "Неуловимый Джо" - "Что, его никто поймать не может?" - "Да нет, просто он на фиг никому не сдался!"
Стало легче. Мало-помалу мы разговорились. Точнее, она говорила, а я больше молчал, изредка кивая. В основном невпопад, потому что ее глаза прямо-таки гипнотизировали.
Маша была художницей, немного рисовала для себя, пару раз участвовала в выставках молодых талантов. Ее приметили, потихоньку пошли контракты на промышленный дизайн, иногда какой-нибудь новорусский нувориш заказывал портретик любимой собачки. Жить было на что. Только не с кем. Родители умерли, еще когда она училась в Строгановке, а старшая сестра выскочила замуж, и теперь навещала младшенькую раз, хорошо два в месяц.
