- Ну, капельмейстер, теперь я железно уверен, что барахлянка кончилась. В усилителе, - пояснил он, поймав мой недоуменный взгляд. - Можно я включу его сегодня, в последний час, только на пробу?
- Нет, Ивар, - я старался говорить решительно. - Ты же знаешь, как получилось в последний раз...
- Я гарантирую, что барахлянка кончилась. А потом у меня жутко болят руки, когда я жму на все пуговицы без усилителя. Будь человеком, капельмейстер! А я за это сбацаю твои песенки.
Утверждение Ивара о том, что у него болят руки от игры без усилителя, произвело на меня гораздо меньшее впечатление, чем обещание сыграть мои мелодии. До сих пор он называл их не иначе как "тягомотина" и упрямо отказывался исполнять, разве что на репетициях. Я мог бы, конечно же, ударить кулаком по столу, но... Ивар был парнем смазливым, да и играл недурственно, и часть публики - женщины, естественно, - приходила в ресторан только из-за него. Мы с Бертилем тоже извлекали из этого определенную выгоду - с одной стороны, потому, что это давало нашему трио хорошую репутацию, а с другой... Ивар ведь не мог провожать всех девушек после выступления - даже если бы ему этого очень хотелось, - а музыкантам во время гастролей вредно одиночество.
Посему я обычно уступал. Уступил и теперь. Хельге Хернберг, безмозглый ты идиот!
Ивар включил усилитель и сыграл, как и обещал, парочку моих вещей. Ласкающие вальсовые мелодии публике, казалось, пришлись по вкусу, хотя никто и не хлопал. Одна мелодия звучала так... О простите, господин судья, я вовсе не хотел... Да, да, буду держаться ближе к делу, я только хотел... Ну не надо, так не надо...
Как бы то ни было, Ивар, очевидно, заметил, что я польщен якобы замеченным мной у публики признанием, что настроение у меня поднялось, и воспользовался моментом, чтобы ковать железо, пока горячо. Он скосил на меня умоляющий взгляд, я кивнул в знак согласия, сделал знак Бертилю, и мы заиграли одно из сочинений Ивара. "Колыбельную".
Нет, на сей раз усилитель не разразился воем, не было слышно никакого возмущенного мужского голоса, не погасли лампы. Но одна из официанток вдруг уронила тяжело нагруженный поднос и завопила благим матом:
- Глядите! - и показала рукой на окно...
Улица внезапно озарилась ярким солнечным светом, хотя на дворе был конец марта, а часы показывали одиннадцать вечера. Это было невероятно. Я отшвырнул свою бас-гитару и подошел к окну за эстрадой. У других окон столпились официантки и посетители. Ивар продолжал, как в трансе, играть "Колыбельную", не отрывая взгляда от окна.
Свет, заливавший тротуар и набережную, исходил не от солнца, а от гигантского огненного шара, покачивающегося на высоте всего нескольких сотен метров. Сияние его было настолько нестерпимым, что я вынужден был отвернуться, но все же успел заметить, что шар медленно опускается.
Послышался глухой удар, и все здание задрожало. Свет от шара проникал теперь во все уголки зала. Через минуту открылась дверь и вошли трое.
Три рослых человека в форме из металлической пряжи и с эмблемой в виде горящего солнца на шлемах. Они подошли к эстраде как раз в тот момент, когда в мертвой тишине звучали последние жалобные такты "Колыбельной". Никто из нас, - ни посетители, ни персонал, ни сам хозяин - не мог и пальцем пошевельнуть. Но аккордеонисты, как я уже говорил, народ особенный. Если уж Ивар начал играть, он должен был закончить, даже если бы вокруг рушился мир.
Главный среди тех троих в форме громко отдал приказ - несколько слов на непонятном языке - и его спутники начали выносить... сначала усилитель Ивара, потом его аккордеон и наконец его самого. Это было чересчур даже для аккордеониста. Исчезая в вертящихся дверях, Ивар визжал как резаный и бешено брыкался. Через несколько секунд здание снова задрожало и огненное свечение погасло.
Я без сил рухнул на стул, отирая холодный пот со лба. Кругом стоял невообразимый гвалт - выйдя из оцепенения, все вдруг заговорили разом, перебивая друг друга. А мой затуманенный мозг сверлила одна-единственная мысль. Голос! Голос вожака! Где я его слышал?
Дальнейшее всем настолько хорошо известно, что мне, пожалуй, не стоило бы отнимать у вас время на пересказ. Книга хозяина ресторана "48 часов до звездной эры" вышла миллионными тиражами и, насколько мне известно, изучается сейчас даже в школах. Многие фактические данные он почерпнул у самого Ивара, когда тот спустя два дня с триумфом приземлился около гостиницы в том же огненном шаре. К тому времени радиопослание шара, вернее, корабля с Веги, уже стало известно всему миру.
Я сохранил вырезку из газеты с фотографией церемонии встречи. Генеральный секретарь ООН пожимает руку командиру корабля, а Ивар покровительственно обнимает вегетянина за плечи. Ивар Енссон. Мой бывший аккордеонист.
Я до сих пор не знаю, что получилось с этим чертовым усилителем, - могу побиться об заклад, что и Ивар этого не знает. Но что благодаря ему была решена извечная галактическая проблема - это-то уж в меня вколотили. Ведь оказалось, что жители Веги - и некоторых других планетных систем тысячелетиями бороздят космос в кораблях, идущих со скоростью выше световой... а заставить радиоволны идти со сверхсветовой скоростью до сих пор не удавалось. Командир корабля сам рассказал, как он был поражен, услышав там, в космосе, звуки - и, по его мнению, сказочно прекрасные звуки - из включенного по ошибке приемника. А счетчик в гостинице сгорел из-за слишком мощного сигнала пеленга и вызова, посланного кораблем. Самые острые умы Галактики до сих пор пытаются найти техническое объяснение, почему сигналы радио Енссона - до чего смешное название! - мгновенно принимаются на любом расстоянии, превышающем световой год. Тем не менее копии усилителя в огромных количествах производятся на заводах концерна Енссона для установки на всех космических кораблях Вселенной. А "изобретатель", Ивар, стал мультимиллиардером.
Я признаю, что последствия в большинстве своем оказались для Земли благом. Земля благодаря этому эпохальному открытию была принята в галактическое содружество, по крайней мере, на тысячу лет раньше, чем это могло бы произойти при нормальных условиях, и уровень жизни людей повысился необычайно. Но все-таки, мне кажется, космические торговцы могли бы выучить и другие земные языки, а не довольствоваться языком Ивара, которому они обучились за два дня. А их возражение, будто бы мы сами в этом виноваты, не введя у себя единого мирового языка, звучит, по меньшей мере, надменно. Знаю, знаю, наши самые выдающиеся лингвисты вот уже пятнадцать лет пытаются выучить космический язык, и пока безуспешно...
Самым неожиданным во всем этом оказалось то, что первейшей статьей нашего экспорта наряду с радио Енссона стали аккордеоны, а "Колыбельная" Ивара - или та тональная частота, которая придала нейтронам катодного субраспада, или как они там называются, нужное колебание, или чего-то там еще, сделавшее возможным радиосвязь между гостиницей в Хернесанде и кораблем с Веги, - сделалась любимой мелодией на всех цивилизованных планетах. Меня же - а я, как-никак, могу считаться почти первопричиной всех событий, потому что это я разрешил Ивару включить усилитель, благодаря чему корабль смог запеленговать сигналы, когда вегетяне уже совсем потеряли всякую надежду, - меня, естественно, забыли. Я был капельмейстером, я разрешил включить усилитель, несмотря на прежние злоключения, и меня же выставили вон, как только хозяин очухался после отбытия корабля в тот вечер. А в наступившие сразу за возвращением корабля Дни Великих Перемен ни у кого не нашлось времени подумать о безработном гитаристе.
