— И в этом мягком свечении тлеющих углей, помните, они ощутили присутствие некоего духа и воззвали к нему?
— Да, точно.
— Не получив ответа, Симон-Петр снова прошептал: «Кто здесь?» И тогда неузнанный ими дух над галилейским берегом протянул руку в огонь, и на ладони они увидели рану в том месте, куда вошел гвоздь, незаживающий стигмат, помните?.. Они хотели было бежать, но дух заговорил и сказал: «Возьми эту рыбу и накорми ею братьев своих». И Симон-Петр взял рыбу, которая жарилась на раскаленных добела углях, и накормил апостолов. И тогда призрачный дух Христа сказал: «Возьмите мое слово и распространите его среди народов всего мира и проповедуйте им прощение греха». А потом Христос оставил их. В своем сценарии я написал, что Он идет вдоль берега Галилеи в направлении горизонта. Ведь когда кто-то удаляется в сторону горизонта, кажется, будто он поднимается ввысь, не так ли? Ибо на расстоянии земля словно возвышается. И Он уходил вдаль по берегу, пока не превратился маленькую точку, далеко-далеко. А потом совсем исчез из виду… И по мере того, как солнце вставало над древним миром, тысячи отпечатков Его ног, оставшиеся на песке вдоль берега, стирались дуновением рассветного бриза и пропадали бесследно… И апостолы оставляют рассыпающийся искрами пепел догорающего костра и уходят, храня на губах вкус подлинной, окончательной и истинной Тайной Вечери. И по моему сценарию камера поднимается вверх и с высоты смотрит, как апостолы уходят, кто на север, кто на юг, кто на восток, чтобы рассказать миру то, что нужно рассказать о Сыне Человеческом. И ветер утренней зари стирает с песка расходящиеся во все стороны, будто спицы гигантского колеса, отпечатки их ног. Встает новый день. КОНЕЦ ФИЛЬМА.
Молодой священник стоял посреди своих друзей, щеки его горели ярким румянцем, глаза были закрыты. Внезапно он открыл глаза, словно вспомнив, где находится:
— Простите.
— За что простить? — вскричал епископ, отирая веки тыльной стороной ладони и часто моргая. — За то ли, что вы дважды за вечер заставили меня прослезиться? Вы что, стесняетесь в присутствии вашей собственной любви к Христу? Да ведь вы вернули мне Слово Божье, мне! — который, казалось, знает Слово Божье уже тысячу лет! О дорогой мой молодой человек с юным сердцем, вы дали моей душе глоток свежей воды. Ужин с рыбой на берегу Галилеи и есть истинная Тайная Вечеря. Браво. Вы заслуживаете того, чтобы встретиться с Ним. Второе пришествие, честное слово, должно предназначаться вам.
— Я недостоин! — возразил отец Нивен.
— Как и все мы! Но если бы было возможно меняться душами, я бы одолжил кому-нибудь свою, чтобы тут же позаимствовать вашу, чистенькую и незапятнанную. Поднимем еще один тост, господа? За отца Нивена! А теперь спокойной ночи, уже поздно, спокойной всем ночи.
Все выпили и разошлись; раввин и протестантские священники спустились в долину к своим приходам, а католические святые отцы остались на пороге, стоя на холодном ветру, чтобы бросить последний взгляд на эту странную планету Марс.
Наступила полночь, затем час, два, а в три, пронзительно-холодным марсианским утром отец Нивен заворочался в своей постели. С тихим шепотом всколыхнулось пламя свечей. Трепещущая листва забилась в окошко.
Внезапно он сел в своей кровати, с каким-то испугом вспомнив приснившийся сон, в котором за ним гналась кричащая толпа. Он прислушался.
И услышал, как где-то далеко внизу хлопнула входная дверь.
Накинув домашний халат, отец Нивен спустился по темной лестнице своего пасторского жилища вниз и прошел через церковь, где все еще горели около дюжины свечей, выхватывавших из темноты редкие пятна света.
Он по очереди проверил все двери, думая: «Какая глупость — запирать церкви! Что здесь можно своровать?» И все же крадучись продолжил свой путь в этой спящей тьме…
…и обнаружил, что главная дверь церкви не заперта и тихонько хлопает на ветру.
Он, дрожа, закрыл дверь.
Послышался шорох убегающих ног.
Отец Нивен резко обернулся.
Церковь была безлюдна. Колеблющиеся огоньки свечей ложились то в одну сторону, то в другую. Слышался только древний запах воска и тлеющего ладана — материй, оставшихся от ярмарки ушедших эпох и истории; иных рассветов, иных закатов.
Скользнув взглядом по распятию над главным алтарем, отец Нивен вдруг остановился и похолодел.
Во мраке слышался звук падающих капель воды.
Он медленно обернулся к баптистерию, расположенному в глубине церкви.
Там не горело ни одной свечи, и все же…
Из небольшого углубления, где стояла купель со святой водой, лился бледный свет.
— Епископ Келли? — едва слышно позвал отец Нивен.
Медленно входя в придел церкви, он вдруг похолодел еще больше и остановился, ибо…
Еще одна капля упала, ударилась о поверхность воды и растворилась в ней.
Как будто где-то протекал кран. Но никаких кранов здесь не было. Лишь сама купель, в которую неторопливо, с промежутком в три удара сердца, падали капля за каплей.
Где-то в заповедном уголке сердце отца Нивена что-то шепнуло ему, бешено забилось, потом замедлило бег и почти остановилось. И внезапно отца Нивена прошиб жуткий пот. Он чувствовал, что не способен пошевелиться, но надо было идти: шаг за шагом, он подошел к сводчатому проему баптистерия.
В темноте этого укромного местечка действительно виднелось бледное свечение.
Нет, это был не свет. А фигура. Чей-то силуэт.
Он возвышался позади купели. Звуки падающей воды прекратились.
Отец Нивен в ослеплении стоял, онемев, словно язык прилип к гортани, с широко раскрытыми безумными глазами. Наконец видение обернулось к нему, и он осмелился крикнуть:
— Кто!
Одно-единственное слово, эхо которого раскатилось по всем уголкам церкви, заставив бешено заплясать огоньки свечей, взметнув пропитанную ладаном пыль и заставив сердце самого отца Нивена сжаться от страха, мгновенно вернувшись к нему криком: кто!
Единственный свет внутри баптистерия исходил от белых одежд стоящей лицом к нему фигуры. И этого света было достаточно, чтобы он увидел невероятное.
Отец Нивен увидел, как фигура пошевелилась. Она простерла бледную длань над купелью.
Рука повисла в воздухе, словно нехотя, словно она жила отдельно от стоящего позади нее призрака, словно кто-то взял ее и насильно протянул вперед, чтобы показать перепуганному и зачарованному отцу Нивену то, что находилось в центре этой открытой белой ладони.
Там была рана с рваными краями, круглая дырка, из которой постепенно, капля за каплей, вытекала кровь, медленно капая в церковную купель.
