— Как это тебя?
— Деньги.
— Не вешай мне лапшу.
— Бар не шибко процветает, а моей девице нужна новая шуба.
— Повторяю…
— А я хочу убраться от крошки, возобновить контакт с первоосновами подышать свежим воздухом, размять мышцы, подзаработать…
— Ладно, ладно, извини, что приставал.
Я налил ему стакан, концентрируясь на серной кислоте, но трансмутации не произошло. Наконец я упоил его в сосиску и вышел на улицу, в ночь, погулять и все обдумать.
За последние пять лет было сделано около дюжины покушений на жизнь Ихти, в научных кругах известного как Ichtyform Leviosaurus Levianthus. Сперва к нему применяли обычную китобойную технику, с результатами хорошо еще если нулевыми, а зачастую и катастрофическими; нужно было придумывать что-то другое. Богатый спортсмен Майкл Джент построил Стадион, на что" ушло все его состояние.
После года, проведенного в Восточном океане, он вернулся и заявил о банкротстве. Затем на горизонте появляется некий Карлтон Дэйвитс, плейбой, а по совместительству — рыболов-любитель. Он перекупил эту махину и смело пустился в путь, к тем местам, где, по слухам, хорошо ловится Ихти. На девятнадцатый день рыбка клюнула, но затем сорвалась, унося с собой на полтораста тысяч новехонького, толком еще не опробованного оборудования. Еще через двенадцать дней с помощью тройных лесок Дэйвитс подсек-таки своего зверя, накачал его наркотиками и начал вытаскивать на палубу. Но тут он проснулся, разломал башню управления, убил шесть человек и изуродовал пять квадратных секций Стадиона. Все достижения Карлтона свелись к частичному одностороннему параличу и банкротству. Несостоявшийся герой растворился в припортовой атмосфере, а Стадион еще четырежды менял хозяев, с результатами, может быть, и не столь драматичными, но неизменно разорительными.
Наконец этот огромный плот, построенный с одной-единственной целью, был выставлен на аукцион, где его и купило АВИ, для "морских исследований". Изредка находились богатенькие люди, готовые выложить пятьдесят тысяч в день за право рассказывать сказки о ловле Левиафана. Вот, пожалуй, и все морские исследования, для которых использовался Стадион. Да, забыл сказать. Ллойд его не страхует.
В трех таких путешествиях наживляльщиком был я — и дважды оказывался в достаточной близости от Ихти, чтобы сосчитать клыки этой твари. Мне хотелось бы иметь один такой клык — буду показывать внукам в целях воспитательных и назидательных.
Я встал лицом к посадочной площадке и твердо принял решение.
— Тебе, подруга, я нужен для местного колорита. Это будет замечательно смотреться в разделе светских новостей, и все такое прочее. Но заруби себе на носу — если кто и добудет тебе Ихти, так только я. Как бог свят.
Я стоял на пустынной площади. Верхушки зданий Линии Жизни кутались в облака.
***
За два-три последних геологических периода океан заметно обмелел. Прежняя береговая линия, проходившая у подножия невысокого хребта, отделяющего нас от Высокогорья, расположена теперь на высоте нескольких тысяч футов и милях в сорока от залива, а то, что было морским дном, превратилось в ровный, покатый склон. В четырех милях в глубь материка и в пятистах футах над Линией Жизни находятся почти все взлетно-посадочные полосы и личные ангары. В шестнадцатом ангаре обосновались "Вертолеты Вэла по Вызову", занимающиеся доставкой с берега на корабль и наоборот. Мне не нравится Вэл, но, когда я выбрался из автобуса и помахал механику, этого типа поблизости не было.
На бетоне нетерпеливо подпрыгивали две вертушки, осененные гудящими нимбами. Машина, с которой работал Стив, рыгнула и страдальчески содрогнулась.
— Живот болит? — поинтересовался я.
— Да, газы и изжога.
После небольшой регулировки утробные звуки сменились ровным подвыванием, и Стив повернулся ко мне.
— На прогулку собрался?
— Да, — кивнул я. — Стадион. Косметика. Чудовища. И прочие такие забавы.
— Лухарич, — пробормотал он. — Так значит, это ты. Там тебя желают видеть.
— И по какому же это случаю?
— Камеры. Микрофоны. И прочие такие забавы.
— Я лучше закину свое хозяйство. Который тут будет мой? Он указал отверткой на второй вертолет:
— Вон тот. Кстати сказать, тебя уже снимают. Появление на сцене.
Он повернулся к ангару, затем снова ко мне:
— Скажи "и-и-и…". Крупный план они снимут потом. Я сказал, но совсем не «и-и-и». Должно быть, они использовали телеобъектив и умели читать по губам, так как эту часть пленки никогда и нигде не показывали.
Я закинул свое барахло в багажник, забрался на сиденье для пассажира и закурил. Через пять минут из конторы появился Вэл собственной своей наглой персоной. Он подошел и стукнул по обшивке вертолета, а затем указал на ангар.
— Тебя там хотят видеть! — крикнул он, сложив руки в рупор. — Интервью!
— Концерт окончен! — проорал в ответ я. — Или пусть ищут себе другого наживляльщика.
Ржаво-коричневые глаза сузились, белесые брови нахмурились, он метнул в меня ненавидящий взгляд — и молча убрался. Интересно, сколько они ему заплатили, чтобы вселиться в этот ангар и подключиться к его генератору?
Зная Вэла, думаю, что очень и очень прилично. Да и черт с ним со всем, мне этот парень никогда не нравился.
***
Венера ночью — сплошь густо-черная вода. Стоя на берегу, никогда не различить, где кончается море и где начинается небо. Рассвет похож на молоко, вливаемое в чернильницу. Вначале появляются отдельные сгустки белого, потом целые полосы. Разбавьте содержимое бутылки до получения ровного серого цвета, а затем наблюдайте, как оно белеет.
Через некоторое время вы получите день. Теперь начните все это нагревать.
Пока мы летели над заливом, мне пришлось скинуть куртку. Сзади линия горизонта рябила и колыхалась в потоках горячего воздуха, словно веревка в неспокойной воде. Вертолет берет четверых (пятерых, если нарушить правила и занизить объявленный вес), а если с обычным для наживляльщика багажом — то троих. Однако я был единственным пассажиром, а пилот очень походил на свою машину. Он что-то гудел и не издавал посторонних звуков. Линия Жизни перекувырнулась и испарилась в зеркале заднего обзора примерно в то же время, когда впереди на горизонте появился Стадион. Пилот перестал гудеть и потряс головой.
Я наклонился вперед. Все во мне переворачивалось вверх дном. Я знал каждый треклятый дюйм треклятой посудины, но любые чувства меняются, когда их источник оказывается вне досягаемости. Правду говоря, я уже начинал сомневаться, окажусь ли я еще раз на борту этого плотика. Но теперь я почти верил в судьбу. Вот же он!
