— Санитарная инспекция, — сказал Барвани миролюбиво, шагнув им навстречу. — Сюда, пожалуйста.
Без сомнения, они дышали: от крепкого рыжего мужчины отчетливо несло спиртным, от темноволосой женщины пахло сладко и загадочно, вроде как анисом. Кожа чересчур гладкая, будто у восковой фигуры, или ему показалось? Европейцы всегда немного ненастоящие.
Но глаза… Тут никаких сомнений: неподвижный взгляд, застревающий в бесконечности на томительные секунды. Так бывает с теми, на кого пустота уже посмотрела, но не забрала к себе, решил Дауд Барвани.
Как вы себя чувствуете? Что помните? Разумеется, санитарный инспектор не стал задавать таких вопросов. Вместо этого он вежливо сказал:
— Добро пожаловать на остров пряностей! Мы проделали большую работу, и в настоящее время малярия у нас полностью ликвидирована. Для профилактики и во избежание опасной болезни предлагаю вам принять эти таблетки, после чего можете идти, куда захотите. Таково официальное требование.
Обычные туристы нередко выражали недовольство, но эти проглотили таблетки, не сказав ни слова.
Дауду Барвани мучительно захотелось как-то сблизиться с особенным народом. Вдруг душевный контакт поможет одолеть свинцовую тягость бытия? Но этих пятерых окружала особая аура, непроницаемая оболочка чужеродности. Дауду не помогли его обычное дружелюбие и природная разговорчивость. Он молча передал мертвецов Мпонде, иммиграционному чиновнику.
Высокий лоб Мпонды блестел от пота; не замечая этого, он жевал нижнюю губу. Уронив бумаги, Мпонда поставил визу не на ту страницу паспорта; заикаясь, объяснил мертвецам, что документы будут задержаны до завтра.
— Утром паспорта будут доставлены в гостиницу курьером, — пообещал он, с излишней торопливостью отправляя гостей получать багаж.
Свою проблему Кляйн рискнул обсудить с одним-единственным человеком: социологом Фрамджи Джиджибоем, невысоким парсом из Бомбея. Джиджибой разбирался в непростой субкультуре мертвецов, насколько возможно для живого.
— Мне говорят, я должен это принять, — горячился Кляйн. — Как? Я не могу! Никак не могу. Она где-то там, жива и…
— Нет, мой друг, — оборвал его Джиджибой скупым жестом. — Не жива никоим образом. Ее просто вернули. Тебе нужно прочувствовать разницу.
К сожалению, в том, что касалось смерти Сибиллы, Кляйн ничего прочувствовать не мог. Мысль о Сибилле, навсегда ушедшей в другую плоскость существования, куда ему дороги нет, преследовала Кляйна. Найти ее, поговорить с ней, разделить непостижимый опыт ухода и того, что за смертью, — другой цели у него не осталось. Узы брака для него не распались, как будто Хорхе-и-Сибилла существовали по-прежнему.
Хорхе ждал писем от нее, но не дождался. Через несколько месяцев он стал разыскивать Сибиллу, тяготясь своей одержимостью. Хорхе нарушал предписанный этикет вдовства с каждым разом все грубее, мучаясь от стыда. Он метался от одного «ледяного города» к другому: Сакраменто, Бойс, Анн-Арбор, Луис-вилль — его нигде не приняли. С ним даже не захотели разговаривать. Друзья пересказывали слухи, будто ее надо искать среди мертвых Таксона, Роанока, Рочестера, Сан-Диего. Пустые разговоры, как выяснилось. В конце концов Джиджибой, имевший связи в мире вернувшихся, сообщил, что Сибилла живет в «ледяном городе» Сион на юго-востоке Юты. Не одобряя цели поисков, Д жиджибой не отказывал ему в помощи. В Сион Хорхе тоже не пустили, хотя и не проявили обычного бессердечия. Похоже, она и правда здесь.
Летом девяносто второго года Джиджибой сказал, что Сибилла покинула пределы «ледяного города». Ее видели в Ньюарке, Огайо, на городской площадке для гольфа «Мемориал Октагон» в компании хамоватого рыжего археолога по имени Кент Захариас. При жизни Захариас специализировался на строителях курганов — культуре Хоупвелл в долине реки Огайо.
— Новый поворот, — объяснил Джиджибой. — Не слишком неожиданный. Философия полного отделения от живых дает трещину. Мертвые появляются в большом мире как туристы: исследуют «пространство пересечения жизни и смерти», как они любят говорить. Очень, очень интересная перспектива, мой друг!
Кляйн немедленно вылетел в Огайо. Следуя за Сибиллой, он переезжал из Ньюарка в Чилликот, из Чилликота в Мариетту, из Мариетты в Западную Вирджинию, не попадаясь ей на глаза. След потерялся где-то между Маундсвиллем и Вилингом. Хорхе Кляйн ни разу не увидел Сибиллу.
Два месяца спустя ее встречали в Лондоне, позднее — в Каире, потом — в Аддис-Абебе…
В начале девяносто третьего года старый знакомый по Калифорнийскому университету, теперь работавший в университете Ньерере, Аруша, сообщил, что Сибилла отправилась на сафари в Танзанию, а через несколько недель собирается лететь в Занзибар.
Конечно. Целых десять лет она трудилась над докторской диссертацией о становлении арабского султаната Занзибара в начале девятнадцатого века. Работе все время что-то мешало: преподавательская деятельность, любовь, замужество, финансовые трудности, смерть и другие обязанности. У Сибиллы так и не нашлось времени посетить остров, которому она отдала столько сил. Теперь ей ничто не мешает, и почему бы наконец не побывать на Занзибаре? Разумеется, Сибилла летит на Занзибар. Там Кляйн ее и дождется, отправившись заблаговременно.
Проводив глазами такси, которыми воспользовались пятеро вновь прибывших, Барвани попросил Мпонду показать паспорта. Странные имена: Кент Захариас, Нерита Трейси, Сибилла Кляйн, Энтони Гракхус, Лоренс Мортимер. Махмуд Барвани так и не смог привыкнуть: без фотографий он бы и не понял, где мужчина, а где женщина. Захариас, Трейси, Кляйн… Да, Кляйн. Сверившись с запиской, прикрепленной к столу две недели назад, Махмуд Барвани потянулся ктелефону. Через несколько минут ему удалось дозвониться до отеля «Ширази». Барвани попросил позвать того американца.
Американец прилетел дней десять назад: худой, с плотно сжатыми губами и глазами, запавшими от усталости. Он весьма кстати предложил Барвани аванс в сто шиллингов и попросил о небольшой услуге.
Портье искал гостя бесконечно долго. Наверное, пришлось заглянуть в бар, комнату отдыха, сад, даже втуалет… Наконец в трубке раздался голос.
— Человек, которым вы интересовались, только что был, — сказал Махмуд Барвани.
Начался танец. Покалывание в кончиках пальцев, толчки крови в губах, укол в сердце и комок в горле. Немного не в такт, но все ближе. Губы к губам, сердце к сердцу, трепеща и едва касаясь. Ноты собираются в аккорды, аккорды в полифоническую мелодию — контрапункт из какофонии, праздник из хаоса.
