— В лабораторию, куда же ещё, — Хартбиф шагает к двери. Открывает её, выглядывает и машет Луне рукой, чтоб проходила.
— Ну да, конечно. — Луна спешит вперёд, успокоенная тем, что он не пытается её остановить. Она избавится от этого придурка где-нибудь на улице. Уже далеко за полночь, но Нью-Йорк никогда не спит; может, и полицейский попадётся. Этому Хартбифу наверняка за семьдесят; догнать он её не сможет, да и баллончик можно в ход пустить.
— Вы когда-нибудь задавались вопросом о связи между полинасыщенными жирами и уровнем умственного развития? — спрашивает Хартбиф и следует за ней.
* * *
Улица за дверью пустынна, длинные ряды припаркованных автомобилей отблескивают огнями далёких светофоров. Луна приподнимает подол длинной, по щиколотку, юбки и напружинивает ноги. Другая рука сжимает сумочку.
— Сюда, — Хартбиф направляется к зажатому среди других машин чёрному седану.
— Ага, — отвечает Луна. Доктор подходит к машине и открывает дверцу с пассажирской стороны. Луна разворачивается, взасос втягивает воздух и пускается наутёк. Её останавливает запах.
Вообще-то запах сбивает её с ног, толкает на колени. На этот раз какая-то сырая вонь. Вроде как океан, но не совсем. Вода и соль, смердит рыбой, и небо выцвело от солнца, но есть ещё какая-то странность, какой-то смутно знакомый привкус липнет к нёбу.
Хартбиф замечает. Становится перед ней, нагибается и достаёт откуда-то фонарик, которым светит ей в глаза.
— Мисс, вы употребляете наркотики?
— Да нет, завязала. Я опять что-то чувствую. Очень сильный запах…
— Такой же, как в квартире?
— Нет, другой. Как будто океан и… — Луна хватает ртом воздух. Смердит хуже, чем от миллиона дохлых рыб. Вонь от солёной воды становится всё гуще и наконец заполняет весь рот. В её глуби пролегают какие-то странные запахи, вроде знакомые, но и незнакомые, будоражащие память.
— Растаявшие мелки для рисования и прогоркший сыр?
Она было хотела сказать «коровий навоз», но его предположение ближе к правде.
— Вроде бы.
Деликатно Хартбиф ставит её на ноги. Луна всё хватает ртом воздух; голова её плывёт от вони.
— То, что вы ощущаете, есть аромат самого Времени. Глубинная нота, свидетельствующая о великой древности запахов океана. Вольта может вам больше рассказать об этом. — Хартбиф направляет её к машине.
— Креветки? — трудно выговорить, от запаха заплетается язык.
— Это что-то новое. — Хартбиф усаживает её на смятое переднее сиденье. Смятое — потому что оно покрыто алюминиевой фольгой, как и вся кабина внутри, за исключением окон и циферблатов на приборной доске. — Вы случайно не беременны? Если беременную тянет на какой-нибудь запах, она иногда его чует через все восемнадцать измерений.
— Чего нет, того нет, — выговаривает она. Но Хартбиф уже захлопнул дверь. Долговязые ноги несут его вокруг машины, и он садится на водительское место. Луна крутится и возится с ремнём безопасности. Какого лешего она не убежала, когда можно было? Сиди теперь в машине с сумасшедшим дураком. Она тянется к ручке дверцы.
Вдоль по улице плывёт шаровая молния. По крайней мере, описание совпадает. Синевато-белая капля, словно слеза, которую прорывают сотни жёлтых язычков пламени, точно лапки у тысяченожки. Шаровая молния останавливается у светофора, ждёт зелёного света. Затем крепенькие лапки-огоньки несут её им навстречу.
— Как ваш лечащий врач, рекомендую вам сохранять полную неподвижность, — шепчет Хартбиф, замерший с ключом зажигания на весу.
— Угм. — А вонь усиливается до невозможности. Луна никогда особо море не любила, это Пезмана с пляжа было не вытащить. Но запах её никогда не раздражал; а теперь она им давится.
Шаровая молния пересекает дорогу перед ними и просачивается на тротуар. Она открывает дверь, ведущую в её квартиру; два язычка пламени, похожие на рожки, воровато осматриваются, словно оглядываясь по сторонам, прежде чем прокрасться внутрь.
— Алюминиевая фольга — самое совершенное вещество из всех, изобретённых человечеством. — Хартбиф расправляет фольгу на зеркальце заднего вида. Он заводит машину и выезжает на дорогу. — Я очень сожалею, мисс. Но у меня при себе больше нет средства, облегчающего испытываемые вами обонятельные экзальтации. Как только мы достигнем лаборатории, вам станет лучше.
— Гха, — харкает Луна. Они едут по направлению к Манхеттену, но дорога ей незнакома. Чего вы хотите, она всего-то в Нью-Йорке шесть недель, как же она могла за это время изучить громадный город — гораздо громаднее, чем её родной Тёрки, штат Техас.
Трущобы, пустые магазины с расколоченными витринами; тянущиеся до бесконечности, размалёванные из баллончиков бетонные стены. Окончательно потеряв ориентацию, укачанная от морской вони, она закрывает глаза. Вместо обычной темноты в крапинку пространство позади её век сине-зеленоватое; в отдалении плавает хитиновое пятно. Движение его ножек напоминает ей шаровую молнию.
Хартбиф сворачивает в аллейку. С их приближением откатывается в сторону металлическая дверь. Входя, Луна видит, что фольга устилает всё, покрывает стены. Простор и пустота как в ангаре, по углам навалены чуть не до потолка старые телевизоры и прочая электроника, как на свалке. По одну сторону деревянный загон. Две коровы поднимают на них глаза. Луна улыбается во весь рот — порода Санта-Гертрудис, совсем как папины.
Полная женщина в розовом халате, в короне из фольги как на Хартбифе, открывает Луне дверцу. Весёлые колечки-кудряшки обрамляют бледное лицо. Очки с бутылочными стёклами моргают Луне.
— Вольта, помоги-ка гостье устроиться, — гаражная дверь медленно закрывается, и Хартбиф выскакивает из автомобиля. — Мне надо на крышу, проверить ход эксперимента и внести записи в журнал. Ты знаешь, какие препараты брать. Она определённо нюхачка.
Дверь со стуком захлопывается, и неожиданно Луна оказывается в состоянии дышать. Морская вонь исчезает, а с ней и мерзопакостные растаявшие мелки с прогорклым сыром. От запаха коров и навоза делается хорошо.
— Ну, здравствуй. — Вольта треплет её по плечу и улыбается. — Сама можешь вылезти, солнышко ты наше?
— Наверно. — Луна возится с ремнём безопасности.
— Ну, пошли, приведём тебя в порядок. — Вольта берёт Луну за руку и ведёт её прочь от машины. Ноги не сгибаются, когда надо; Луна заплетыкивается, и Вольта крепко поддерживает её.
— Ничего. — Луна напрягается и отбрасывает её руку. Женщина широко улыбается, кивает и указывает на железную лестницу, винтом уходящую сквозь устланный фольгой потолок. Когда они проходят мимо коров, те принимаются мычать.
