Он уклонился от прямого ответа.
— Есть у меня одна любопытная идея, — сказал он важно.
Каждая новая идея казалась ему любопытной, и тем не менее через час он мог утверждать что-нибудь совершенно противоположное.
— Выкладывай! — сказал я.
— Телетранспортировка! — объявил он. — И ничто другое. Этого следовало ожидать. И вот кто-то этим занялся.
— Хм! — сказал я.
— Ничего удивительного. — Он возбужденно придвинулся ко мне. — А как ты еще это объяснишь?
— Да, но если это телепередача, или телетранспортировка, или что-то еще в этом роде, то где-то непременно должен быть передатчик, ну и какая-то приемная станция, что ли, — возразил я. — И разве возможно, чтоб человека или вещь куда- то передали по радио, а потом воссоздали на старом месте?
— Разве мы что-нибудь знаем об этом? — сказал он. — К тому же в этом отчасти и состоит моя идея об эпицентре. Передатчик находится где-то в другом месте, но его лучи проецируются сюда.
— Если это так, — сказал я, — у твоего аппарата препаршивая настройка. Каково, например, человеку, если во время передачи его разрезает пополам кирпичная стена?
Джимми не выносил таких мелких придирок.
— Так ведь это же только начало. Первые опыты, — возразил он.
Я остался в уверенности, что разрезанному стеной нисколько не легче оттого, что это "первые опыты", однако смолчал.
Как раз в тот вечер я и заговорил об этом с Сэлли, и, пожалуй, напрасно. Дав мне ясно понять, что не верит в это, она объявила, что если это правда, то, наверно, тут просто какое-нибудь новое изобретение.
— И, по-твоему, это "просто новое изобретение"! Да это же целая революция! — вскричал я.
— А что пользы от такой революции?
— Это как же? — спросил я.
На Сэлли нашел дух противоречия. Она продолжала тоном человека, привыкшего смотреть правде в глаза.
— Всякому открытию у нас находят только два применения, — объяснила она. — Первое: попроще убить побольше народу. И второе: помочь разным выжигам обирать простаков. Может, когда и бывают исключения, как, например, с рентгеновскими лучами, да только редко. А ты радуешься. Да первое, что мы делаем со всяким открытием, — это приводим его к наименьшему общему знаменателю, а потом множим результат на простейшую дробь. Ну времена! А уж люди!.. Прямо в жар бросает, как подумаешь, что скажут о нас потомки.
— А вот мне все равно. Мы же их не услышим, — возразил я.
Она смерила меня убийственным взглядом.
— Ну, конечно. Ответ, достойный двадцатого века.
— И чудачка же ты, — проговорил я. — Ты можешь преспокойно говорить глупости, лишь бы они были твои, а не чужие. Для большинства нынешних девушек будущее — это только новый фасон шляпок или очередное прибавление семейства. А там хоть град из расщепленных атомов — им и дела нет: ведь они убеждены, что спокон века на земле не было и не будет особых перемен.
— Откуда ты знаешь, что думают девушки? — возмутилась Сэлли.
— Так мне кажется. А вообще откуда мне знать? — отвечал я.
По всему судя, она настроилась отрицать все, что было связано с этой историей, и я почел за лучшее переменить тему.
Дня через два Джимми опять заглянул ко мне.
— Он на время прервал свои опыты, — сообщил Джимми.
— Это ты про кого?
— Да про этого, телетранспортировщика. Со вторника никаких сведений. Наверно, догадался, что кто-то напал на его след.
— Ты себя имеешь в виду? — спросил я.
— Может быть.
— Так тебе удалось что-то узнать?
Он нахмурился.
— Во всяком случае, я кое-что сделал. Я нанес на карту места их появлений, и центр пришелся на храм Всех Святых. Я сходил, все там осмотрел, но ничего не обнаружил. И все же я на верном пути, иначе зачем бы ему прятаться?
Этого я не мог ему объяснить. Да и никто другой тоже. Тем более в тот же вечер газета сообщила, что какая-то домохозяйка видела руку и ногу, которые передвигались по стене ее кухни. Я показал эту заметку Сэлли.
— Вот увидишь, все это окажется каким-нибудь новым видом рекламы, сказала она.
— Не иначе, как тайной, — пошутил я. Но, заметив, что в глазах ее снова загорается возмущение, поспешил добавить: — А не пойти ли нам в кино?
Когда мы входили в кинотеатр, небо затянуло тучами; вышли мы уже в ливень. Так как до дома Сэлли не было и мили, а все такси как будто сгинули, мы решили идти пешком. Сэлли натянула на голову капюшон своего плаща, взяла меня под руку, и мы двинулись в путь. С минуту мы молчали.
— Милая, — произнес я наконец, — меня, конечно, можно назвать человеком легкомысленным и беспутным, но разве ты не задумывалась о том, какие здесь открываются возможности для педагогического воздействия?
— Разумеется, — сказала она решительно, но не тем тоном, на который я рассчитывал.
— Словом, — продолжал я настойчиво, — если тебе хочется посвятить себя благородному делу, что может быть лучше, как заняться воспитанием подобной личности? Перспективы громадные…
— Это что, понимать как предложение? — спросила Сэлли.
— "Понимать"!.. Да если б ты знала… Господи! Что это?! — И я замолк.
Мы шли по Тайлер-стрит. Эта коротенькая улочка была сейчас залита водой и совсем пустынна: кроме нас — ни души. А умолк я потому, что внезапно увидел немного впереди какую-то машину. Из-за дождя я не мог ее толком разглядеть, но мне показалось, что это был маленький грузовичок с низкими бортами, в кузове которого сидело несколько легко одетых людей; он пересек Тайлер-стрит и исчез. Все бы ничего, если бы на Тайлер-стрит выходила хоть какая-нибудь улица, но, увы, ее не было. Грузовичок просто вынырнул с одной стороны и исчез с другой.
— Ты видела? — спросил я.
— Да, но как он?.. — начала она и осеклась.
Мы прошли еще немного и достигли того места, где промелькнул грузовичок: по одну сторону от нас была кирпичная стена, по другую — фасады домов.
— Тебе, наверно, показалось, — сказала Сэлли.
— Но почему только мне?..
— Но ведь это же невозможно.
— Послушай, дорогая… — начал было я.
Но в эту минуту из кирпичной стены шагах в десяти перед нами выступила девушка. Мы замерли на месте и уставились на нее.
Не знаю, свои ли у нее были волосы или парик (теперь наука и искусство так усиливают женские чары!), только голову ее увенчивало какое-то подобие огромной золотой хризантемы добрых полутора футов в окружности, а чуть левее середины в волосы был воткнут красный цветок. Голова ее казалась непомерно тяжелой. На девушке было что-то вроде короткой розовой туники, очевидно шелковой, которая казалась бы уместной в ночном кабаре, но не на мокрой, грязной и темной Тайлер-стрит. Но что меня совсем убило, так это вышитые на тунике узоры. Трудно было поверить, чтоб девушка… Но так или иначе — тут стояли мы, а там — она.
