-- ...И что за все это время ты мне только один раз соизволил позвонить?-- Таня нервно впечатала дверь в лестницу.
-- Таня, солнышко, погоди, я тут кое-чего не могу понять...
В это время сволочной выключатель пронырливо влез Тане на глаза и сдал Игоря с потрохами.
-- Алкоголик ненормальный! Тебя же током убить могло! И вообще, ты хоть помнишь, что у нас на этой неделе свадьба?
-- Танечка, про нашу свадьбу я знаю не хуже тебя, но прежде чем...
Внезапно паровозик снова выскочил на мост, ловко превратился в тиски, те сомкнулись, Игорь изо всех сил укусил воздух и снова бросился вниз.
-- Что с тобой? Водка ядовитая попалась?
Вообще-то, для Таньки, воздушного солнышка Таньки, такой сарказм был нехарактерен. Но Игорь не слышал. Он выкапывал взгляд из сапога. Вслушивался в эхо собственного вопля. Мучительно пытался понять, ЧТО же у него так сильно болело несколько мгновений назад.
Татьяна прижала его руку к своему виску.
-- Да тебя всего трясет!
Игорь хотел что-то сказать про ломку, но губы осилили только невыразительный каучук. На углу Первомайской и Капитанской мерзко завизжал трамвай.
Странное дело, но откуда же пришла боль? Что же болело? Рука? Нога? Печень? И почему с таким ощущением, что эта рука -и моя и не моя одновременно?
-- Тань... Тань, погоди, солнышко, у меня сейчас что-то болит, и я не могу, мне надо разобраться...
Черт, вот если бы с утра не было такой ломки, может, все сразу бы стало ясно? Ведь от удара током так не бывает. А от водки уж тем более, это однозначно... или это уже все, приехали, белая горячка?
-- Игорь, что ты делаешь?
Игорь суетливо ощупал ноги и руки, помял их, потер, подергал -- бесполезно. Никаких ран или растяжений. Грудь, живот? Нет, все не то. А может, это рак костного мозга? Кости изнутри гниют, крошатся, болеют, бедненькие... Нет, не то.
-- Игорь, ты в порядке?
-- А что?
-- Все ясно, глюки, -- Татьяна открыла шкаф и повесила шубу, -- твой Колька опять вчера анашой угощал.
-- Таня, я не шучу, и у меня не глюки. Я действительно не могу понять, что у меня болело.
С угла Первомайской донесся стон трамвая.
-- А может, просто пить меньше надо?
-- Нет, ты не... -- и в глаза опять бросился веер тупых лезвий. Это же надо! В третий раз! Пространство разорвалось, что-то в этом странном мире скрутилось, вмялось самое в себя, вдавилось -- и прошило позвоночник жгучей струей.
-- Тебе таблеток дать?
На глазах Игоря подсыхала парочка слезинок. Однозначно, это болел какой-то его орган. Но орган, находящийся где-то за пределами тела. В стороне. В подпространстве, не иначе.
-- Игорь, ты меня слышишь? Зайчик, что с тобой? Боже, но разве можно так напиваться...
...И нужно-то -- вытянуть руку, схватить этот орган дурацкий, укрыть его платочком, забинтовать, избавить от боли, оградить. Только бы знать, куда вытянуть руку и что схватить. Только бы узнать, куда. Делов-то.
Челюсти стрелок на часах заглатывали последнюю четверть первого ночи. Ужасно хотелось спать, но взъерошенные за день нервы не позволяли даже закрыть глаза. Прибитый к дивану тремя одеялами, Игорь с интересом разглядывал часы: что же все это значит? Неужели прошло? Неужели он до сих пор жив?
К вечеру интервалы времени между приступами все удлинялись, и последний схлынул полчаса назад. Днем же приступы шли со средней частотой раз в семь минут, совершенно одинаковые: сначала очень короткое, с секунду, низкое вступление, гул в затылке, а затем резкая, страшная боль -- как будто чья-то властная и беспощадная рука царапала, стискивала что-то в окрестностях его тела... ЧТО? ЧТО? В этом был самый ужас. Смешная безысходность. Кричащий памятник вечному удивлению. За весь день он так и не определил источник боли.
Неужели такое бывает от простого электрического удара? А от похмелья? Но ведь он же не алкоголик, в конце концов, пьет раз в полгода (хотя иногда и на пару лет вперед случается, но это неважно). Или, может, что-то вышло из строя в голове, и теперь генерируются ложные болевые импульсы? Выходит, эту боль он сам придумал?
Игорь спрыгнул с кровати, прислушался: Таня сидела на кухне и осторожно шуршала журналами по вязанию. Черт, как же неловко... Сколько ненужных отрицательных эмоций для такого гения человечности, как Танька... Никаких выводов из прошлой жизни. Даже стыдно. Он осмотрел полупустой, однако купленный только позавчера, пузырек с анальгином, хрустнул ключицей, припал к телефону, набрал номер Кольки.
-- Колян, извини что так поздно звоню... я сегодня весь день отходил, не смог... Какие-то странные боли.
-- А, ерунда. Ты завтра с утра как -- нормалек?
-- Думаю, да.
-- Ты постарайся, Игорь, а то нам с Ванькой вдвоем ее реально не выдернуть.
Игорь понял, что уже немного ненавидит свою будущую свадьбу: нужно было раскопать Колькин гараж и вытолкать из него белый "Мерс" его папы -- транспорт для молодоженов, взять у бабушки хрусталь, а у Танькиного дядьки -- фарфор на второй день свадьбы, отдать в срочную химчистку костюм, договориться с вахтершей в ДК насчет аппаратуры, взять ленты на машины, забрать долг у Алексеича... Просто мрак. Зато полностью по-своему -- потому что исключительно своими силами. И не какой-то там день рождения, а свадьба, праздник переписывания жизни заново.
А теперь еще и целый день потерян! Хорошо хоть, приступов больше нет. А с этой селезенкой -- для определенности Игорь назвал ЭТО селезенкой, потому как до сих пор не мог запомнить место настоящей селезенки в теле человека, -- с ней надо будет обязательно разобраться. Обязательно, утром. Утром.
...Усталость была хорошей форме: Татьяна вошла в комнату, как только услышала, что Игорь положил трубку, но на кровати лежал лишь прерывисто дышащий имитатор трупа.
...Бетонная сопля вытягивается из бесконечности в темноту, а на дне желоба, вот, прямо под ногами, лежит селезенка -- хоть прыгай на нее и пляши. Очертаний не видно, но они и не нужны: сказано -- селезенка, значит, так и есть. Играем по правилам сна. На стенах желоба хихикают длинные тени; он смотрит налево и видит, что оттуда скатывается белое и гудящее. Белое. Очень белый, очень железный и очень неумолимый. Колькин "Мерс". Приближается -- уверенно, как -то даже меланхолично. Законы жанра: надо бежать. Очень быстро. Он разворачивается и с ужасом видит, что стенки желоба растут вверх, загибаются, пытаясь сомкнуться в верхней бесконечности, и вот ему уже не достать, никогда не достать их краев, а машина приближается, все ближе, все отчетливее, уже виден потертый о многочисленные жертвы бампер, черные-черные стекла, холодные фары, заволакивающий глаза капот, засыпающий, задавливающий, черный, очень черный, застывающий в монолит, задушивающий, заслоняющий... Ноги, разумеется, вязнут в воздухе, каменеют, бетонеют, чем быстрее он ими перебирает, тем медленне движется, останавливается, селезенка расплющивается, кричит, громко кричит, зовет на помощь, но ее не видно, не достать, никогда....
