Профессор рассмеялся, вытирая пальцами уголки глаз.
— Ох уж эти словесники, вроде комплименты говорят, а хоть в гроб ложись.
— Простите меня, но я так давно вас не видел.
— Ничего, правда спасает от паники. В любой ситуации говорят: держитесь, поможем. И мы так привыкаем к этому, что ждем того же и в старости. Хотя отлично знаем: в борьбе со старостью никто не может помочь. Держитесь, говорят старикам, и помогайте себе сами.
— Вы все-таки молодец. Как и прежде, обезоруживаете двумя словами.
— Что ж, придется мне же и вооружать. Ведь у меня и в самом деле нет времени.
— В таком случае, ответьте только на один вопрос: что вы думаете об этом эксперименте?
— Ничего себе вопрос. — Громов помолчал, поглаживая белый чисто выбритый подбородок. — Вы знаете, что все это и зачем?
— В общем и целом.
— Людям надоело жечь фонари на ночных улицах, и они решили повесить одну лампу на всех в космосе. Приволокли астероид на соответствующую орбиту и собираются взорвать его, чтобы образовалось пылевое облако своего рода экран, отражающий солнечные лучи. Но вот вопрос — как взорвать? Очень трудно рассчитать орбиту будущего облака. Ядерный взрыв может и увеличить и замедлить скорость, и тогда оно или совсем уйдет от Земли, или, как выражаются мои коллеги, запылит околоземное пространство. Чтобы не ошибиться, было решено ударить по астероиду двумя взрывами. Две ракеты подойдут к нему одновременно с противоположных сторон, строго перпендикулярных орбите астероида. Расчеты показывают, что пылевое облако при этом локализуется, а одинаковые взрывы, направленные навстречу друг другу, взаимно погасят ускорение. Такова техническая суть эксперимента. Она не представляется особенно трудной, и весь шум вокруг него сводится к удовлетворению нашего тщеславия: как же, впервые человек вмешивается в космогонию!..
— Я не слышу особого восторга в ваших словах! — улучив момент, сказал Бенев.
— Не знаю, дорогой, сам не знаю. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Но как подумаю, что ночей не будет, начинаю сомневаться: не заскучаем ли мы по темноте?..
— Но ведь нет выхода. Земля и так опасно перегрета. — Бенев усмехнулся. — Когда-то люди боялись энергетического голода, теперь мы не знаем, куда девать избытки энергии.
— Разве я спорю? — Громов развел руками. — Мне предложили руководить проведением эксперимента, и я, как вы знаете, согласился. Да душа не лежит. Мне будет недоставать ночи, лунных дорожек на морской глади, таинственных шепотов в тенистых парках. Не понимаю, почему поэты не возражают? А влюбленные? Куда им деваться?..
— Вы еще и поэт! — удивился Бенев. — Вот не ожидал.
— Зачем вы меня обижаете? — сказал Громов, грустно улыбаясь.
— Вас? Как я могу!..
— Извините. Только я должен сказать, что сомневаться в способности к переживаниям все равно, что сомневаться в умственных способностях.
— Это вы меня извините. Право же, не хотел…
— Если человек не способен зачитываться стихами, страдать и радоваться, слушая музыку, значит, у него дефект наследственности или воспитания. — Профессор говорил так, словно ему было больно произносить эти слова. — Внутренний мир человека неделим. Если он ущербен эмоционально, то неизбежно ущербен и умственно…
— Извините…
— Да это я так, не принимайте на свой счет. Однако мне пора. Надеюсь побеседовать с вами после эксперимента. Знаете, чертовски приятно разговаривать с толковыми журналистами, честное слово. Вы не скованы обручами гипотез и убеждений, как мои коллеги, для вас ничего не значит связать то, что, по нашему мнению, никак не связывается. Вы свободны в суждениях — вот ваше преимущество.
— И наш недостаток.
— И недостаток, — согласился Громов. — Но что не имеет своей противоположности?..
Оставшись один, Бенев долго стоял перед рифленой, стеклянно поблескивающей стеной голографического экрана, вспоминая профессора, его слова, вновь и вновь переживая свою неловкость. Потом неожиданно для самого себя вызвал диспетчерскую. Стена исчезла, и Бенев снова увидел перед собой знакомую женщину. Она смотрела на него без удивления и без прежней насмешливости.
— Вы где будете во время эксперимента? — спросил он.
— Где и все — на смотровой площадке.
— А не хотели бы посмотреть это со стороны?
— С вами? — просто спросила она.
— Со мной.
— Но там не будет телескопов, и мы не увидим зарождение этого нового светила.
— Что за беда, увидим потом на экране.
— Ладно, — просто сказала женщина. — Через четыре часа я свободна.
— Как вас звать? — спохватился он.
— Энна…
В гараже Бенев выбрал самый маленький двухместный луноход, в котором была одна-едннственная кабина, не разгороженная, как обычно, на герметические замкнутые отсеки. Однако робот, контролирующий выезд луноходов, потребовал надеть скафандры, и близости, которой так желал Бенев, не получилось. Энна сидела рядом, но была такой же далекой, как и там, на экране.
Они ехали по шоссе до тех пор, пока серебристые постройки обсерватории совсем не исчезли за острыми гребнями гор, потом свернули на лунную целину и со скоростью десяти километров в час поползли между каменных глыб, выбирая место поживописнее.
— Давайте за ту гору, там красиво, — сказала Энна.
— Вы не впервые здесь? — спросил он и покраснел.
— Я везде бывала. — Словно желая успокоить его, она положила тяжелую в перчатке руку ему на колено, и Беневу показалось, что он почувствовал тепло ее руки через толстый многослойный пластик скафандра.
— Если при встрече двоих случается чудо, это запоминается на всю жизнь, — сказал он.
— А если благодаря чуду состоялась встреча?
— Все равно. У памяти свои законы.
Энна лукаво улыбнулась одними глазами.
— Что из этого следует?
— Еще не знаю. А вы знаете?
Она покачала головой и погрустнела.
Приткнув луноход к скале, они пошли по лунной пыли, оставляя глубокие следы. Идти было тяжело. Бенев остановился, машинально поднял руку, чтобы вытереть пот, и засмеялся, наткнувшись на прозрачный пластик шлема.
— А вы прыгайте, легче будет.
Она запрыгала по пыли, обернувшись к нему, улыбаясь поощряюще. Он попробовал и понял, что так передвигаться гораздо легче. Держась за руки, они запрыгали рядом, хохоча как дети, радуясь, что этот смех, это забавное прыгание рука об руку сближают их все больше.
С уступа горы, на который они вышли, открывалась широкая панорама лунного нагорья. Все было одинаковым в этом мире светотеней, без земных красок, без радующей глаз мозаики цветов. Но суровость пейзажа привлекала. Первозданный хаос, неподвижный, завороженный безмолвием, представлялся картиной гениального художника или, может, таинственным видением из детских снов, порожденных какой-нибудь старинной волшебной сказкой о царстве снежной королевы. Сколько раз видел Бенев лунные пейзажи, но еще никогда так не волновался. Может, на него влияло предстоящее чудо, которое вот-вот должно было вспыхнуть в звездном небе? А может?.. Он взглянул на свою спутницу и залюбовался ею. Стройная даже в скафандре, она походила на изваяние, поставленное среди хаотического нагромождения камней как вызов слепой природе. Подняв голову, Энна смотрела на огромный затуманенный диск Земли и улыбалась чему-то своему. Солнце заходило, последние лучи его блестели на прозрачном пузыре шлема, и казалось, что вокруг мягкого восточного профиля Энны сиял серебряный нимб.
