Нора Галь принадлежала к тем переводчикам, усилиями которых хранится чистота русского языка. И здесь нельзя не сказать о том вкладе, который она внесла в теорию художественного перевода и в частности перевода фантастики.
Характерно, что любовь к фантастике «толкнула» в перевод любимого жанра многочисленных и модных в 70—80-е годы «физиков». Инженеры, программисты, ученые, просто поклонники фантастики пытались переводить ее, не имея профессионального опыта перевода. И для многих из них бесценным подспорьем оказалась книга, в которой Нора Галь собрала свой полувековой опыт работы в литературе: «Слово живое и мертвое. Из опыта переводчика и редактора». На бесчисленных примерах (в том числе, увы, и из фантастики) она показывала характерные ошибки пишущих, остроумно обыгрывая и систематизируя их, и тут же давала блестящие варианты, как можно выйти из положения даже в очень трудных случаях. Первое издание книги, появившееся в 1972 году, вызвало самые горячие отклики — причем писали не только литераторы, но и врачи, геологи, программисты. Всех задела за живое боль автора за то, что творится с русским языком. А последнее, четвертое издание книги (1987) еще и дополнил раздел, где на ярких примерах анализировался опыт мастеров перевода. Поделилась переводчица и кое-какими секретами из собственной творческой лаборатории. Став событием нашей культурной жизни благодаря точности мысли автора и изяществу ее выражения, книга и по сей день служит настольным пособием для переводчиков всех, уровней.
Хочется надеяться, что магия мастерства, с каким сделаны предлагаемые рассказы, доставит удовольствие читателям, а молодого любителя фантастики поведет и дальше, в мир других прекрасных книг, отмеченных именем переводчицы Норы Галь: «Смерть героя» Ричарда Олдингтона, «Корабль дураков» Кэтрин Энн Портер, «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу… В ее переводах по-новому зазвучали прославленные пьесы Пристли «Опасный поворот» и «Время и семья Конвей», трудный и сложный «Посторонний» Альбера Камю. Нора Галь переводила и классику, но предпочитала прозу более современную — Томаса Вулфа и Харпер Ли, Моэма и Сэлинджера…
Более полувека проработала Нора Галь в литературе. Редко кому удается за свой короткий земной срок сделать столько, сколько удалось сделать ей — переводчику, критику, литературоведу, теоретику жанра художественного перевода. И судьба ее завершилась фантастическим подарком — имя ее вписано в небо над нами.
— Черт подери всех марсияшек! — Тонкие губы Толстяка Уэлша выплюнули эти слова со всей злобой, на какую способен оскорбленный представитель высшей расы. — Взяли такой отличный груз, лучшего иридия ни на одном астероиде не сыщешь, только-только дотянули до Луны — и не угодно ли, опять инжектор барахлит. Ну, попадись мне еще разок этот марсияшка…
— Ага. — Тощий Лейн нашарил позади себя гаечный ключ с изогнутой рукояткой и, кряхтя и сгибаясь в три погибели, снова полез копаться в нутре машинного отделения. — Ага. Знаю. Сделаешь из него котлету. А может, ты сам виноват? Может, марсиане все-таки тоже люди? Лиро Бмакис тебе ясно сказал: чтоб полностью разобраться и проверить инжектор, нужно два дня. А ты что? Заехал ему в морду, облаял его дедов и прадедов и дал ровным счетом восемь часов на всю починку. А теперь хочешь, чтоб он при такой спешке представил тебе все в ажуре… Ладно, хватит, дай-ка лучше отвертку.
К чему бросать слова на ветер? Сто раз он спорил с Уэлшем — и все без толку. Толстяк — отличный космонавт, но начисто лишен воображения, никак не позабудет бредятину, которой пичкает своих граждан Возрожденная Империя: о высоком предназначении человека, о божественном промысле — люди, мол, для того и созданы, чтобы помыкать всеми иными племенами. А впрочем, если бы Толстяк его и понял, так ничего бы не выиграл. Лейн и высоким идеалам цену знает, тоже радости мало!
Он-то к окончанию университета получил лошадиную дозу этих самых идеалов да еще солидное наследство — хватило бы на троих — и вдохновенно ринулся в бой. Писал и печатал книги, произносил речи, беседовал с официальными лицами, вел переговоры в кулуарах, вступал в разные общества и сам их создавал и выслушал по своему адресу немало брани. А теперь он ради хлеба насущного перевозит грузы по трассе Земля — Марс на старой, изношенной ракете; на четверть ракета — его собственность. А тремя четвертями владеет Толстяк Уэлш, который возвысился до этого без помощи каких-либо идеалов, хотя начинал уборщиком в метро.
— Ну? — спросил Толстяк, когда Лейн вылез наружу.
— Ничего. Не могу я это исправить, слабовато разбираюсь в электронике. Что-то разладилось в реле прерывателя, но по индикаторам не поймешь, где непорядок, а наобум искать опасно.
— Может, до Земли дотянем?
Тощий покачал головой.
— Навряд ли. Лучше сядем где-нибудь на Луне, если ты сумеешь дотащить нашу посудину. Тогда, может, и найдем поломку, прежде чем кончится воздух.
Толстяку тоже это приходило в голову. Пытаясь как-то уравновесить перебои в подаче горючего и кляня лунное притяжение, — хоть и слабое, оно порядком мешало, — он повел ракету к намеченному месту: посреди небольшой равнины он высмотрел на редкость чистую и гладкую площадку, без каменных обломков и выбоин.
— Пора бы тут устроить аварийную станцию, — пробурчал он.
— Когда-то станция была, — сказал Лейн. — Но ведь на Луну никто не летает, и пассажирским кораблям тут садиться незачем, проще выпустить закрылки и сесть в земной атмосфере, чем тратить здесь горючее. А грузовики вроде нас не в счет. Странно, какая ровная и чистая эта площадка, мы в миле, не выше, и ни одной метеоритной царапинки не видно.
— Стало быть, нам повезло. Не хотел бы я шлепнуться в какой-нибудь кратеришко и сбить дюзу или пропороть обшивку. — Толстяк взглянул на высотомер и на указатель скорости спуска. — Мы здорово грохнемся. Если… эй, что за черт?
Тощий Лейн вскинул глаза на экран: в тот миг, как они готовы были удариться о поверхность, ровная площадка раскололась надвое, половинки плавно скользнули в стороны — и ракета стала медленно опускаться в какой-то кратер; он быстро расширялся, дна не было видно; рев двигателей вдруг стал громче. А экраны верхнего обзора показали, что над головой опять сошлись две прозрачные пластины. Веря и не веря собственным глазам, Лейн уставился на указатель высоты.
— Опустились на сто шестьдесят миль и попались в ловушку! Судя по шуму, тут есть воздух. Что за капкан, откуда он взялся? Бред какой-то!
