Выбравшись из грота на площадь, стоишь на четвереньках и отхаркиваешь противную тягучую слизь, набившуюся в нос и в горло, брезгливо стряхиваешь с себя светло-желтую пену. С непривычки щуришь на свету глаза. Встаешь и, спотыкаясь, бежишь прочь от зловонной расщелины, из которой бьют дымящиеся потоки жижи, вынося безжизненные тела тех, кто не успел. Внизу многие тонут, но там тепло. Там нет этой пронзающей метели, терзающей лицо и руки шквалом впивающихся снежинок! Они желтыми ядовитыми иглами насквозь пронзают тебя! Ты стонешь, ложишься и стараешься прижаться как можно плотнее к каменной дороге, прячешь глаза и злишься от беспомощности. Иглы проносятся прямо над тобой, иногда жалят. Здесь, наверху, во время бури нельзя вставать во весь рост…
Я очень богатый человек. Да, да, я не оговорился. Не был богатым, а богатый. Хоть и не собираю золотую крупу, тоннами валящую из серо-лиловых туч, низко и тихо крадущихся над нами. Не обманом, не жестокостью я нажил свой капитал, я не убивал никого и не имел к такого рода делам никакого отношения, я лишь смог привстать на цыпочки и узнал чрезвычайно много. Почувствовал, испытал, понял гораздо больше, чем положено, — а это и есть богатство.
Ведь вы сейчас не видите завораживающей красоты матово-желтой краски, льющейся с неба. Нет! Вы видите дождь из денег! Вы с глупой одержимостью ловите кружащиеся динары, доллары, иены, марки, песо, гульдены, кроны, франки, фунты и рубли. Вот это нужно вам, чтобы быть лучше и выше — мера стоимости, средство обращения и сбережения.
Только ни один из вас не станет богаче, собрав килограмм, тонну или тысячу тонн золота. Потому что вы не знаете его настоящую цену. Не зря именно золото стало первым из открытых человеком металлов, ведь оно встречается в первозданном виде, его не нужно вычленять. И этой кажущейся простотой вкупе с манящим блеском и доступностью, вскружившей голову многим поколениям, оно покупает вас. Но сколько бы у вас ни было золота, вы не будете богаты, потому что очень немногие люди умеют владеть им. Наоборот.
— А-а, сволочь! — хрипло заголосили нетрезвые мужики, пытаясь схватить меня за рукав. Я дернулся и пошел быстрее.
— Гад! — послышалось вслед. — Иди сюда, выпей горлодерки нашей! Трусишь?..
Я подбросил вверх горсть желтоватого снега и рассмеялся. Хоть мешками вались злато из облаков, все равно они денатурат глушить будут! Магнаты чертовы!
Почему сейчас пошел этот снег? Зачем? Именно эти вопросы занимали меня, как ни странно. Меня совершенно не интересовало «откуда он мог взяться?», «как такое вообще может быть?», «это же противоречит законам природы! Как так?»
Зачем? — вот что я не мог понять. Черт подери все ваши утопии вместе взятые! Ну нельзя же нас уравнять, как ни крути. Они останутся бедными, изрезав до крови язык и набив щеки золотым снегом, а я не перестану быть одиноким, слившись с этой толпой. Никогда. Они считают это благодатью божьей, ну разве что, кроме старухи, которая меня дьяволом окрестила, а это на самом деле издевательство какое-то! Им весело, представляете!
А может быть, и я бы радовался, жри я всю жизнь гречку и выращивай трех детей на пенсию матери и зарплату учителя русского языка? Да, наверное. Но мне не суждено было жить так. Мне было уготовано плакать, а не бегать с по-детски выпученными глазами и радоваться нелепому призраку счастья…
Вьюга утихла. Золотые иглы больше не дырявят тело, можно приподняться и размять задубевшие суставы. Вокруг тишина; оглядываешься и видишь, что ты опять на берегу озера с лебедями. Но буря сделала из них растерзанные клочья бумаги. Они не поплывут теперь никогда! Если желтый лед, который сковал их ошметки, растает, то они распластаются по воде, разбухнут и скоро сгниют. А сейчас, как ни странно, на обрывках этих белых лебедей снова кое-где видны неровные буковки, выведенные детской рукой.
Разбитые, не складывающиеся в слова.
Кажется, начинаю понимать: этот желтоватый снег выпал, чтобы напомнить нам о том, кто мы, и как живем. Они потом тоже поймут, что не стали богаче. Попляшут и поймут. А я… Мне теперь страшно и одиноко. Пожалуй, так было всегда, но этот ненавистный звенящий буран полоснул сверкающими гранями своих снежинок по тому, что я пытался спрятать. Просто мне больно теперь, а им будет больно после…
Металлическая пластинка попала в глаз и порезала веко. Я зажмурился и выругался, растирая лицо. По щеке сползла вниз красная капля, рядом пролетела желтая снежинка, возле станции метро чей-то женский голос беспечно пропел:
Синий-синий иней
Лег на провода…
Неужели вы не понимаете, что наступила зима! Дело, конечно, привычное, но ведь эта зима не кончится! Этот желтоватый снег будет долго падать, обильно засыпая те места, откуда вы его сгребаете. И чем больше вы его соберете, тем больше выпадет! Может, вы и впрямь не понимаете?..
Я остановился.
Я закрыл глаза.
А желтые крупинки все равно летят.
Это очень странная и напряженная картина, когда из темных туч падает золотой снег, танцуя в морозном воздухе мириадами острых кусочков. И город медленно погружается в желтую лаву, на дно раскаленного жерла вулкана… Город тонет в сером пепле туч.
Люди, весна же приходит только тогда, когда тают снега! А золото, как известно, не тает…
Уже темнеет. Прогуливаюсь после работы возле Новодевичьего монастыря. Озеро, что находится в двух шагах от высокой стены, давно замерзло.
Над ровным льдом висит запнувшаяся тишина. Повсюду виднеются разбросанные тетрадные листы в линейку. А около маленького мостика, заметенного снегом, торчит покосившийся шест с приколоченной табличкой, на которой пожелтевшей краской написано: «Лебедей не кормить».
2001, Самара
