Он скинул халат и шлепанцы, забрался под одеяло и уже потом промолвил:
- Ложись, мать, завтра утром к Наташке махнем - я машину заказал.
Решив, что на этом разговор либо закончился, либо перейдет на другую тему, я "выключил" мирную пару и попробовал сосредоточиться на истекающей призрачным соком луне за окошком.
Говорят, если на спящего человека падает лунный свет, он становится лунатиком. Но я этого не боюсь. С тех пор, как я открыл в себе удивительную способность производить перемещения в пространстве, читать мысли людей, до мелочей воспроизводить прошлое и представлять будущее, с тех пор, как убедился, что луна - лучший помощник в этом, я полюбил ее. Она помогает мне общаться с миром. Даже если засыпаю...
Надгробие закачалось и сползло в сторону. Ступая босыми ногами по острым камешкам дороги, в развевающемся длинном платье ко мне приближалась мать.
- Не пей, сынок, ну не пей... - эхом, как в пустой комнате, прозвучал ее голос.
Я бросил.
- Не гуляй, сынок, не гуляй, - заклинала она.
Я перестал встречаться со всеми своими знакомыми.
- Не пей, сынок, не пей...
Я опять бросил.
- Не гуляй, сынок, не гуляй...
Не в силах вырваться из заколдованного круга, я уткнулся лицом в ее седые, длинные, распущенные волосы. Они пахли совсем не так, как у других женщин. Не соблазном, а теплом. Мне захотелось плакать.
Но слез не было.
Я задрожал, чувствуя, что лунный полумрак стискивает мне виски, порывисто вскочил, щелкнул выключателем.
Лампа взорвалась оранжевым шаром, хлестнула светом по стенам.
В зеркале отражалась моя взлохмаченная физиономия. Свалявшиеся волосы, отросшая за месяц жидкая борода...
Интересно, сколько раз перевернулась мать в гробу?.. Так, кажется, бывает, если нарушить волю умершего?
С ужасом услыхал я, как скрипят доски, сопротивляясь поворачивающемуся телу. Передернул плечами и снова уставился на свое отражение.
Нет, лучше спать при свете.
Я только закрыл глаза, как меня за плечо тряхнул шеф.
- Ну что?
- Та-а... - отмахнулся я.
- Устал?
- В общем-то есть.
- А ты думал, мне легко?
Я так не думал. И вообще, именно с шефом встречаться мне сейчас не хотелось - я чувствовал себя виноватым перед ним. Но, с другой стороны, я точно знал, что уж ему-то поговорить не с кем. Вообще. А обо мне так тем более. А еще я твердо знал, что ему хочется этого. Поэтому совсем отмахнуться не решился. Влез в разговор.
Разговоры наши с шефом точнее было бы назвать вялыми прениями. Но если они велись в редкие минуты отдыха среди текучки, то выливались в настоящие, хотя и беспомощные, споры. Но главное, что меня успокаивало, мы никогда не опускались до пустых препирательств.
- ...Ты все время хотел свободы, - продолжал он. - Вот и получил ее.
- Спасибо, - я действительно был ему за это благодарен.
- Я смотрел первые три номера... Ничего... Профессионально.
"Интересно, что ты скажешь, когда увидишь три последних?" - подумал я, а вслух произнес:
- Старался давать побольше материалов.
- Я заметил. В общем, ты молодец, обошелся и без корпуса [крупный типографский шрифт], и без перепечаток.
Это уже тайны "кухни". Когда материалов для газеты не хватало, давали набор не петитом [один из мелких типографских шрифтов], а корпусом, чтобы занять побольше места. А в редакционных архивах я увидел, как действовал мой предшественник - гнал в набор вырезки из других газет и журналов.
- Работал много? - поинтересовался шеф.
- С восьми утра до десяти вечера.
- А макеты? [графический план верстки газетной полосы]
- Ночью. Кончал обычно в шесть-семь утра.
Шеф смотрел на меня непонимающе. Работу свою он не любил, это я давно понял, но знал ее досконально, выкручивался из любых положений и с минимальными затратами. И мое рвение ему понятно не было. И потом, он был чрезмерно опаслив, старался сглаживать острые углы и этим, я считал, делал газету совершенно "беззубой".
- Критики ты много даешь, - пожурил шеф.
- А вы как хотели? - не сдержался я. - Планы не выполняются, везде разлад, брак, а вы...
- Ну ладно, ладно... Ты подписывал - ты и отвечать будешь...
- И отвечу! - в такие моменты я обычно распалялся. - Отвечу.
- Я школу создал, шеф. Рабкоров. - Я понял, что сейчас он обидится организация школы была все же превышением моих полномочий.
Он действительно обиделся, но виду не подал.
- Что ж, хорошо, - шеф задумался и снова, уже медленно, протянул: Хо-ро-шо...
Он забарабанил пальцами по столу, то ли пытаясь скрыть замешательство, то ли просто обдумывая, как быть дальше.
- А за критику тебе все равно влетит, - не нашел он ничего лучшего, как напомнить про больное.
"Может, сказать о призе?" - подумал я, вспомнив про объявленный конкурс, но тут же отверг эту мысль. Не надо. Лучше "на рабочем месте". Дождусь понедельника.
- И чего добился? - он все пытался понять меня.
- Многого! - Я вдруг решил один раз ударить напрямик, и не потому, что не мог устоять перед соблазном подразнить его, а потому, что уже чувствовал себя победителем: - Знаешь, шеф, отдыхай еще неделю.
Он недоуменно поднял на меня глаза:
- Ты что?..
- Вполне серьезно. Я не успел сделать всего, что затевал. Мне нужна еще хотя бы неделя свободы.
Это было для него так неожиданно и выглядел он таким растерянным перед открывшейся вдруг тяжкой для него истиной, что я смилостивился и тут же отпустил его.
Я чуть не задохнулся от отчаяния, осознав, как трудно мне уснуть сегодня. Впрочем, только ли сегодня?
- А люди все новые, - перевел он разговор на моих корреспондентов.
Прошел год, как я расстался с Ярославной. Ее мама была против наших встреч. Наяву. А мое желание оказалось сильней запретов. Не помню уж, как я впервые проник сквозь стену в их квартиру... И не хочу вспоминать о наших встречах с дочерью на глазах у ничего на видящей матери... Страшным оказалось другое! Этот прорыв разбудил во мне неведомые силы, и теперь я, даже против своей воли, оставаясь зачастую невидимым, перемещаюсь в пространстве и времени, либо, как зябнущий одеяло, тяну их на себя. И руководит мною шальная моя мысль!..
Поверьте, это тяжко. Приходится заставлять себя думать хоть о чем-то приближенном. Скажем... побриться надо...
Борода не поддавалась даже специальной насадке электробритвы. Вот тебе и жидкая. Я обкромсал волосы ножницами я схватился за станок "безопаски", подаренный на прошлой неделе Люсьен.
Люсьен... Вот ее-то мне непросто вызвать. Даже при большом желании. А сама она что-то не приходит в последнее время...
Я вздрогнул: Люсьен задувала свечу у чужого изголовья. Вздрогнул, до боли стиснул зубы и тут же увидел каплю крови, выскользнувшую из-под лезвия на желваке, пробежавшем по скуле.
