Дедичев суетливо подставил ему ладонь, заулыбался, радостно и вопросительно захлопал ресницами. Шарик чуть вывернул мордаху и показал подбородком вверх. Артист ткнул пальцем туда же - мол, повыше хочешь, да? Шарик энергично кивнул. Дедичев вздохнул и согласился.
Он вышел в центр арены, сосредоточился и начал подбрасывать шарик двумя руками, размашисто, с резким толчком в конце. Шарик взлетал все выше и выше, замирал в верхней точке - и опускался обратно. Артист страдал. Уголки рта скорбно опустились. Он вытягивался на цыпочки, подбрасывая шарик, он сам прыгал следом, но шарик каждый раз падал к нему. Дедичев не выдержал, схватил шарик обеими руками - первый раз за все время действительно коснулся тонкой резины, прижал к себе и обвел глазами зал. "Помогите же!" - просило его лицо. Оставил шарик висеть в воздухе, отбежал в сторону и показал зрителям: помогайте! захотите! напрягитесь! - сжатые добела кулаки прижались к груди. Я сосчитаю до трех, показал он левой рукой, - и вы, все вместе... понимаете?..
"Что делает, а! Что делает! - Саврасов восхитился. - Ведь смогут! Они уже его, все сделают, что он захочет!" - И сам ощутил волнение и готовность.
А Дедичев уже вернулся к шарику, снова держал его не касаясь - и обводил глазами зал. Готовы? Ну... Р-раз... Он сделал головой движение вверх и вниз. Два... Три!
Он весь выбросился вверх, взлетев вслед за руками, на неуловимый миг завис в воздухе - и упруго опустился на ковер.
Саврасов, захваченный общим порывом, включился по-настоящему. Отдача была, как на операции, и все же он успел заметить тот миг, когда артист застыл в верхней точке прыжка. Чуть дольше, чем должно...
А шарик, рванувшийся вверх, быстро потерял скорость, но все же продолжал всплывать. Дедичев напряженно застыл посреди арены, устремив к нему руки, зал не дышал, луч прожектора вел шарик все выше и выше, осветились тросы, растяжки, блоки - хозяйство воздушных гимнастов, потом "ребра плит перекрытия и круглое отверстие в центре купола. Голубой шарик влетел туда и исчез в вечерней темноте...
Саврасов толкнул деверь с лестничной площадки и оказался посреди длинного коридора, уходящего по дуге вправо и влево. Узкий коридор загромождали старые фанерные афиши, гуашь на них оплыла от дождей... Саврасов прислушался к себе - да, здесь, и повернул вправо. Навстречу прошла девушка, девчонка пожалуй. Лег так шестнадцати, в телесном трико, мягких тапочках и голубой пачке с блестками. Прошла, а потом окликнула:
- А вы зачем? Сюда посторонним нельзя!..
Саврасов остановился, обернулся. Как мы все любим что-нибудь запрещать! Даже в таком возрасте... Или просто тебе, сороке, любопытно? А что за любопытство к немолодому и неинтересному?
- Я к Дедичеву.
- Ой... А к нему не ходят... Он ни с кем не хочет разговаривать... А вы из газеты?
- Нет. Дело у меня.
Вот так: информации ноль, а вроде бы что-то объяснил.
- А-а... Ну идите. Это туда, дальше. Там написано.
- Я найду. Спасибо, девочка, - подчеркнул обращение Саврасов и поджал губу.
Девчонка сердито фыркнула и удалилась, жестко держа спину и стуча пятками по полу.
Саврасов усмехнулся и пошел дальше. Возле нужной двери он остановился. Точно, здесь. Собственно, вот же афиша приколота: "Юрий Дедичев". Непохожий красавец, высоко над ним - голубой шар. И тоже без жанра... Мистер Икс Дедичев. Кумир всех девушек и дам. "К нему не ходят, он ни с кем не разговаривает". А дверь?.. Э-э, мистер Икс, дверь-то запирать нужно! Вот я вхожу - придется разговаривать...
За фанерной дверцей плескалась вода. Пахло вазелином, пропотевшей одеждой, табачным дымом. Саврасов, не снимая плаща, уселся в кресло, вытянул ноги и закурил.
Наконец брякнул крючок, дверь душевой отворилась, и в клубах пара возник красный и лохматый Дедичев, завернутый в махровую простыню. Замер, глядя на незваного гостя, потом спросил:
- Пришли, да?
Дерзкая интонация странно противоречила голосу - мягкому, чуть картавому.
- А вы что, ждали? - в тоне Саврасова тоже прозвучала резкость.
- Ждал, - вдруг как-то равнодушно отозвался Дедичев и стал вытираться. - Отвернитесь, что ли, мне одеться надо...
- Простите, - Саврасов встал и отвернулся. Почему-то в гримуборных редко бывают окна, а торчать, уставившись в угол, противно. Он сдержался и спросил спокойно:
- Что, почувствовали меня?
- Сразу, только на арену вышел. Второй сектор, пятый ряд...
Саврасов слышал шелест одежды, скрип половиц - и спиной ощущал чужую волну. Так ощущаешь поток тепла от печки. Только это было иначе - тяжело, давяще и воспринималось не кожей, а где-то глубже. Он приблизил руки одну к другой и принялся мысленно бинтовать себя от головы к ногам слоями плотной непроницаемой пленки. Стало легче.
- Окуклились? - насмешливо спросил Дедичев. - Что, неприятно, когда тебя не любят? Поворачивайтесь, я уже оделся... А мне каково было работать? Вы ж на меня сердились раньше, чем увидели.
- Верно. Сердился. Потому и пришел в цирк.
- Да вы вообще-то кто?
- Доктор Саврасов, Анатолий Максимович.
- Чего доктор?
- Я медик. Врач-психокинетик.
- Вот оно что... Ну-ну. И что нужно от меня медицине?
- Вас, Дементьев. Вы нужны медицине.
Лицо артиста стало неподвижным.
- Моя фамилия - Дедичев. Показать паспорт?
- Не надо. Я знаю, что вы - Дементьев. Вас узнал доктор Левин. Он бывал у покойного Митрофана Сергеевича, видел вас и запомнил, Юра. Простите, Юрий Петрович.
Дедичев пристроился на высокой табуретке, склонил голову набок и посмотрел на Саврасова как-то сбоку и снизу.
- Ладно, допустим, Дементьев. И что? Что нужно вам от Дементьева? Дементьевскую мазь?
- Мазь? - Саврасов задумался. - Мазь, конечно, хорошо бы. Дементьевская мазь - это вещь.
- Мазь, значит... - Дедичев перевел дух и зло усмехнулся. - Не будет вам мази!.. До чего же дед в людях понимал! Говорил: первым делом мазь будут выдуривать. Не дам! Семейный секрет. Вот так.
Саврасов прищурился, глубоко затянулся и положил сигарету на край пепельницы. Охватил сцепленными пальцами колено, тоже вздохнул и ответил очень спокойно:
- Собственно, о мази заговорили вы, а не я. Мазь - дело десятое. Дадите - спасибо, не дадите - бог с ней...
И сделал паузу.
- А если не мазь, так что вам нужно?
- Да вы ведь поняли уже... - Саврасов вдруг ощутил тяжкую усталость. С самого начала знал - не получится. Не хотел унизительного и бесплодного спора. И Левину сразу сказал: не пойду. Тамара вмешалась. Ортодоксальная добросовестная Тамара. Права, конечно, - дело важнее гордости...
Он пожевал губами и сказал наконец:
- Юрий Петрович. Я пришел предложить вам работу. У нас в клинике. Хватит цирка. Нужно людей лечить.
Дедичев посмотрел на него с сожалением и покачал головой.
