— Что ты сказала? — муж перестал улыбаться.
— Я дала ему десять песо, — повторила жена, — но ты не волнуйся, в счет, который я представлю тебе в конце недели, они не войдут, это пойдет из моих денег.
Он ничего не ответил, только опустил браслет в карман.
Теперь настал ее черед отодвинуться от него и замолчать.
— Я устал, пойду в номер, — сказал муж.
— Мы же проехали от Патскуаре всего сто миль.
— Что-то у меня опять першит в горле. Пойдем.
Они вернулись в гостиницу, вошли в номер и разделись.
— Прости меня, — сказал он, — я так устал. Ужасно дергаюсь, когда веду машину, потом мы плохо говорим по-испански. К вечеру я превращаюсь в комок нервов.
— Да, — сказала она.
Внезапно он пододвинулся к ней, крепко прижал к себе, положил голову ей на плечо и, закрыв глаза, горячо, страстно зашептал:
— Ты же знаешь, мы всегда должны быть вместе, что бы ни случилось. Я тебя очень люблю. Если тебе трудно со мной, прости меня. Все наладится, должно наладиться.
Она пристально смотрела через его плечо на пустую стену, как бы олицетворявшую этот момент ее жизни: огромное пустое пространство, где не за что ухватиться. Она не знала, что делать, как отвечать ему. То, что было у нее на душе, выражали глаза, все глубже уходившие в пустоту стены…
Он прижал ее к кровати.
— Знаешь ли ты, как одиноко мне становится, когда мы спорим и ссоримся?
Он ждал ответа, но она молчала. В его голосе послышалось ей такое, от чего почудилось, будто сидит она в поезде, а он стоит на платформе и говорит: «Не уезжай». Она в смятении кричит в ответ: «Это же ты сидишь в вагоне! Ты! А я никуда не уезжаю!..»
В три часа утра она проснулась и уже не могла заснуть. В комнату вливалась прохлада глубокой ночи. Она прислушалась к дыханию мужа и почувствовала, как весь мир уходит куда-то далеко…
Они прожили вместе пять лет, и за все это время ни на день не разлучались; она никуда не ходила одна, он был рядом с ней всегда, наблюдал, критиковал и ни разу не разрешил отлучиться больше чем на час, не потребовав от нее полного отчета. Иногда, чувствуя себя при этом воплощением зла, она украдкой, никому не сказав, уходила в кино на ночной сеанс и, глубоко вдыхая воздух свободы, наблюдала, как люди, куда реальнее ее, двигались по экрану.
«1825 дней с тобой, муж мой, — подумалось ей. — Я, как тот человек из „Бочонка Амонтильядо“ [рассказ Э.По], которого замуровали в подземелье, кричу, но никто меня не слышит».
За дверью послышались шаги и чей-то стук.
— Senora, — позвал кто-то тихонько по-испански, — уже три часа.
— Боже, тш-тш… — зашипела жена, вскочила, кинулась к двери и, чуть-чуть приоткрыв ее, сказала в темноту:
— Вы ошиблись.
— Senora, время — три часа.
— Нет, нет, — прошептала она с перекошенным от отчаяния лицом. — Я имела в виду завтра в три часа дня…
— В чем дело? — осведомился проснувшийся муж и зажег свет. — О боже, только три часа ночи. Что этому болвану нужно?
Жена повернулась к нему и, закрывая глаза, сказала:
— Он повезет нас к Парикутину.
— Господи, ты, похоже, по-испански вообще ни в зуб ногой!
— Уходите, — сказала она таксисту.
— Но я же специально вставал.
Муж выругался и поднялся.
— А-а, теперь я все равно не усну. Скажи этому идиоту, мы будем готовы через десять минут и поедем с ним, о господи!
Проводник нырнул в темноту и выскользнул на улицу, где холодная луна полировала бамперы его машины.
— Ну, ты и бестолковая, — бросил муж, натягивая две пары брюк, две рубашки и на все это шерстяную рубаху. — Дьявол, это уж точно добьет мое горло. Ну, если я опять свалюсь с с ларингитом…
— Ложись спать, черт с тобой.
— Нет уж, теперь я все равно не засну, — ответил он, натягивая еще два свитера и две пары носков. — Там в горах холодно, одевайся теплее, да пошевеливайся.
— Ложись спать, — сказала она. — Заболеешь, опять будешь ныть, на что мне это нужно.
— По крайней мере могла бы хоть время ему четко сказать.
— Заткнись.
— У тебя ветер в голове, поэтому ты вечно что-нибудь напортачишь.
— Оставь меня в покое, черт бы тебя побрал, оставь меня, я не нарочно это сделала!
Она подняла руки, сжав их в кулаки. Пылающее лицо ее было искажено и безобразно.
— Опусти руки! — закричал он.
— Я тебя убью, клянусь, убью, — кричала она. — Оставь меня в покое! Я из кожи вон лезла — кровати, язык, время, о господи! Думаешь, я не понимаю, что виновата?
Через минуту, успокоившись, она протянула ему кожаную куртку и сказала:
— Пойдем, он ждет нас.
— Иди ты к чертям, я никуда не поеду. — Он опять сел. — Ты должна мне 50 долларов.
— С какой стати?
— А ты вспомни, что обещала?
И она вспомнила. Это было в Калифорнии, в самый первый день их путешествия. Они поругались из-за какого-то пустяка, и впервые в жизни она подняла на него руку, но, испугавшись, опустила и уставилась на предательскую ладонь.
— Ты хотела ударить меня! — закричал он.
— Да.
— Ну, что ж, если ты еще раз сделаешь что-либо подобное, то заплатишь мне 50 долларов из своего кармана.
Такова была их жизнь, полная дани, выкупа и мелкого шантажа. Она платила за все свои ошибки, случайные и неслучайные: доллар за то, доллар за это. Если по ее вине был испорчен вечер, она платила из денег, отложенных на одежду. Если они ходили в театр и она начинала критиковать понравившуюся ему пьесу, он устраивал сцену, и ей приходилось платить за билеты… Так продолжалось год за годом, чем дальше, тем хуже…
— 50 долларов. Ты обещала, если дело снова дойдет до таких истерик с рукоприкладством.
— Но я же не ударила тебя. Ладно. Заткнись. Я заплачу тебе эти 50 долларов, я сколько угодно заплачу, только оставь меня в покое.
Она отвернулась и подумала, что он превратил деньги в орудие, постоянно нацеленное на нее. Когда она срывалась, то вынуждена была отдавать ему часть заработка, достававшегося ей нелегким трудом.
— А знаешь, у меня такое впечатление, что с тех пор, как мои рассказы взяли в журнал, ты затеваешь больше ссор, а я плачу тебе больше денег.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он и, неожиданно успокоившись, добавил:
— Так ты заплатишь?
— Да.
Она быстро надевала брюки и куртку.
— Кстати, я давно собиралась поговорить с тобой о деньгах. Нет смысла держать их отдельно, все деньги я буду отдавать тебе.
— Я об этом не просил, — быстро сказал он.
— А я настаиваю.
«Я сейчас обезоруживаю тебя, — думала она. — Теперь уж ты не будешь выкачивать из меня деньги, цент за центом, капля за каплей. Придется тебе придумать другой способ, чтоб досаждать мне».
