— Вот дьяволы! — раздался чей-то возглас.
— Если вы, господа, поразмыслите над, этим как следует, — продолжал Грэхем, — то поймете весь ужас создавшегося положения. Давно известно, что выделяющаяся в процессе мышления нервная энергия, как и реакция желез на эмоциональное возбуждение, имеет электрическую или квазиэлектрическую природу. Именно этими продуктами и питаются наши призрачные владыки. Они могут в любое время увеличить урожай, сея ревность, соперничество, злобу и таким образом раздувая эмоции — и вовсю пользуются этим. Христиане против, мусульман, черные против белых, коммунисты против католиков — все они льют воду на витонскую мельницу, все, сами того не сознавая, набивают чужое брюхо. Витоны выращивают свой урожай так же, как мы выращиваем свой. Мы пашем, сеем и жнем — и они пашут, сеют и жнут. Мы — живая почва, взрыхленная обстоятельствами, которые навязывают нам витоны, засеянная противоречивыми мыслями, удобренная грязными слухами, ложью и умышленным извращением фактов, политая завистью и подозрительностью, дающая тучные всходы эмоциональной энергии, которые витоны потом пожинают серпами беды. Каждый раз, когда кто-то из нас призывает к войне, витоны приглашают друг друга на банкет!
Мужчина, сидевший радом с Вейтчем, поднялся и сказал:
— Может быть, вы знаете, чем мы занимаемся. Мы уже давно пытаемся расщепить атом. Пытаемся найти способ достичь полного рассеяния субатомных частиц в первоначальную энергию. Пытаемся создать волновую бомбу. И если нам повезет, это будет еще та штучка! Даже одна небольшая бомбочка разнесет мир на куски. — Он облизнул губы и огляделся по сторонам. — Что же, по-вашему, нас витоны вдохновляют?
— Вы еще не получили вашу бомбу?
— Нет еще.
— Вот вам и ответ, — сухо сказал Грэхем. — Может быть, вы ее вообще никогда не получите. А если получите, возможно никогда ею не воспользуетесь. Ну, а если вы ее создадите и взорвете!..
Раздался громкий стук в дверь. Несколько человек вздрогнули от неожиданности. Вошел военный, что-то шепнул Кейтли и сразу вышел. Кейтли встал, лицо era побледнело. Он взглянул на Грэхема, потом обвел глазами собравшихся и заговорил медленно и серьезно:
— Господа, мне очень жаль, но только что стало известно: в двадцати милях к западу от Питтсбурга потерпел крушение «Олимпиец». — Голос его сорвался. Было видно, как он взволнован. — Много пострадавших, один человек погиб. И эта единственная жертва — профессор Бич!
Он сел. Вокруг поднялся встревоженный гул. Целую минуту в зале не утихало волнение. Слушатели переглядывались, испуганно посматривали то на экран, то на лихорадочно горящие глаза Грэхема.
— Еще один из посвященных ушел навсегда, — с горечью сказал Грэхем. — Сотый или тысячный — кто знает! — Он выразительно развел руками. — Мы нуждаемся в еде, но не бродим наугад в поисках дикого картофеля. Мы его выращиваем, улучшаем, исходя из того, каким, по-нашему разумению, должен быть картофель. Вот и клубни наших эмоций, видно, недостаточно крупны, чтобы насытить властелинов Земли. Их нужно растить, удобрять, культивировать по правилам тех, кто тайком возделывает наше поле.
Вот почему мы, люди, которые в остальном достаточно разумны и даже настолько изобретательны, что порою сами поражаемся силе своего ума, не способны управлять миром так, чтобы это делало честь нашему интеллекту! — выкрикнул он, потрясая перед ошеломленными слушателями увесистым кулаком. — Вот почему сегодня мы, которые могли бы создать невиданные в истории человечества шедевры, живем в окружении жалких памятников нашей собственной страсти к разрушению и не способны постройте мир, покой, безопасность. Вот почему мы достигли успехов в естественных науках, во всех порождающих эмоциональный отклик искусствах; во всевозможных возбуждающих затеях, но только не в социологии, которая с самого начала была в загоне.
Широким жестом он развернул воображаемый лист бумаги и сказал;
— Если бы я показал вам микрофотоснимок лезвия обыкновенной пилы, ее зубцы и впадины дали бы график, прекрасно воспроизводящий волны эмоций, которые с дьявольской регулярностью сотрясают наш мир. Эмоции — посев! Истерия — плод! Слухи — о войне, подготовка к войне, войны, которые то и дело вспыхивают — кровавые и жестокие, религиозные бдения, религиозные волнения, финансовые кризисы, рабочие стачки, расовые беспорядки, идеологические демонстрации, лицемерная пропаганда, убийства, избиения, так называемые стихийные бедствия, а иначе — массовые истребления тем или иным вызывающим эмоциональный подъем способом, революции и снова войны.
Все так же громко и решительно он продолжал свою речь:
— Подавляющее большинство обычных людей всех рас и вероисповеданий больше всего на свете инстинктивно жаждет мира и покоя — и все же наш мир, населенный в основном трезвыми, разумными людьми, не может утолить эту жажду. Нам не позволяют ее утолить! Для тех, кто на шкале земной жизни занимает верхнюю отметку, мир, истинный мир — голодное время. Им нужно любой ценой получить урожай эмоций, нервной энергии: чем больше, тем лучше, и по всей Земле!
— Какой ужас! — вырвалось у Кармоди.
— Когда вы видите, что мир терзают подозрения, раздирают противоречия, изнуряет бремя военных приготовлений, будьте уверены: приближается время жатвы — чужой жатвы. Эта жатва не для вас и не для нас, ибо мы всего лишь жалкие недоумки, чей удел — быть отогнанными от кормушки. Урожай не про нас!
Он весь подался вперед — подбородок агрессивно выпячен, горящие глаза устремлены на слушателей.
— Господа, я пришел дать вам формулу Бьернсена, чтобы каждый мог проверить ее на себе. Возможно, кое-кто из вас думает, что я просто-напросто нагоняю на вас страх. Боже, как бы я хотел, чтобы все это оказалось заблуждением! Скоро и вы захотите того же. — Он усмехнулся, но усмешка получилась жесткой и совсем не веселой. — Я прошу, нет, требую, чтобы мир узнал всю правду, пока еще не поздно. Никогда человечеству не изведать покоя, никогда не построить рай на земле, пока его общую душу гнетет это страшное бремя, пока его общий разум растлевается с самого своего рождения. Наверняка наше оружие — правда, иначе эти твари никогда не пошли бы на такие крайние меры, стараясь, чтобы она не вышла наружу. Они боятся правды, значит, мир должен эту правду узнать. Необходимо открыть миру глаза!
Он сел и закрыл лицо руками… Оставались еще кое-какие факты, которые он не мог им сообщить. Да и не хотел. Еще до утра некоторые из них обретут способность проверить истинность его утверждений. Они взглянут в грозные небеса — и кто-то из них погибнет. Они умрут, крича от страшной правды, проникшей в их умы, от ужаса, стиснувшего их бешено колотящиеся сердца. Напрасно будут они пытаться отбиться или убежать от невидимого врага. Всё равно им суждено умереть, лепеча бесполезные слова протеста.
Грэхем смутно слышал, как полковник Лимингтон обратился к аудитории, призывая ученых расходиться по одному, соблюдая бдительность и осторожность. Каждый должен был взять, у него копию драгоценной формулы, чтобы как можно скорее проверить ее на себе и сразу же сообщить ему о полученных результатах. И, что самое главное, им предстояло, держась порознь, все время контролировать свои мысли, чтобы в случае неудачи каждого из них обнаружили как одиночку, а не как члена группы. Лимингтон тоже понимал угрожавшую всем опасность. И старался хотя бы уменьшить риск.
Один за другим правительственные эксперты покидали помещение. Каждый получал, от Лимингтона листок бумаги. Все посматривали на неподвижно застывшего Грэхема, но никто с ним не заговаривал. Лица ученых отражали невеселые раздумья, — уже пустившие ростки в их умах.
Когда последний из них ушел, Лимингтон сказал:
— Грэхем, — мы приготовили для вас место, где вы сможете поспать; оно еще ниже под землей. Придется о вас заботиться как следует, пока факты не получат подтверждёния: ведь смерть Бича означает, что вы теперь — единственный, кто получил информацию из первых рук.
— Сомневаюсь.
— Что? — от удивления у Лимингтона даже челюсть отвисла.
— Я так не думаю, — устало пояснил Грэхем. — Одному небу известно, сколько ученых получили сведения об открытии Бьернсена по личным каналам. Некоторые наверняка отмахнулись от него, как от заведомой ереси — во всяком случае, им так показалось. Никто из них не потрудился проверить полученные сведения, это упущение и спасло им жизнь. Но могли быть и другие, которые повторили опыт Бьернсена и пришли к тому же результату. Им повезло больше: их до сих пор не обнаружили. Эти перепуганные, загнанные люди, доведенные собственным знанием до полубезумного состояния, боятся выставить себя на посмешище, или ускорить собственную гибель, или даже вызвать страшную бойню, если начнут выкрикивать правду направо и налево. Они где-то скрываются, затаившись в безвестности, молча шныряя вокруг, как помойные крысы. Вам придется здорово попотеть, чтобы их выловить.
