— А это что у тебя тут? — Смыков извлек из пачки документов довоенный билет спортобщества «Динамо». — Так ты спортсмен?
Он старался говорить как можно более добродушно, чтобы не спугнуть оборотня. В том, что перед ним оборотень, Смыков уже почти не сомневался.
— А по мне не видно? — в тон ему ответил Гусев. — «Динамо» — это ж лучший клуб страны!
— Ого! — воскликнул Смыков. — А я за ЦДКА всю жизнь болел. И тут еще можно поспорить, кто лучше. Как наши вашим в сорок первом в Киеве наваляли? Гринин-то две банки забил! Так-то!
Он щелкнул ногтем по динамовскому билету Гусева и вернул ему документы. Напряжение, сковывавшее лейтенанта, исчезло. Он сложил бумаги и спрятал их в карман кителя.
— Подумаешь, две банки, — сказал он, улыбаясь. — Мы после войны отыграемся.
Смыков вытащил из кобуры пистолет и направил его на Гусева.
— А теперь, — приказал он, — медленно поднял руки, убрал за голову и повернулся спиной. Шерстюк, забрать у лейтенанта оружие!
"Где-то я прокололся, — подумал Рольф, глядя в холодные глаза русского капитана. — А может быть, бомба Хагена не сработала, и «Стремительный» все же вернулся обратно? Нет, его в любом случае должны были уничтожить «Юнкерсы». Значит, я Допустил ошибку. Какую?"
— Матча не было, — словно отвечая на его мысли, усмехнулся энкавэдэшник. — Он должен был состояться 22 июня, но утром ваши самолеты бомбили Киев. Ты такой же «динамовец», как я балерина.
Рольф поднял руки и медленно повернулся.
Красноармеец вытащил у него из кобуры ТТ.
Коммандос носили это оружие исключительно для маскировки. Оно было тяжелым и неудобным, к тому же отсутствие предохранителя делало его крайне опасным — достаточно было уронить пистолет на пол, чтобы он выстрелил от удара. Чтобы избежать этого, приходилось не досылать патрон в патронник, а пистолет, который не может выстрелить мгновенно — это просто кусок железа.
Настоящее оружие — полицейский "Вальтер РРК" — было примотано к левой лодыжке Рольфа эластичным бинтом. Но Рольф не собирался пускать его в ход.
Он не знал, кто обучал этих русских солдат, как вести себя с предполагаемым диверсантом. Но кто бы это ни был, он выполнил свою задачу из рук вон плохо.
Красноармеец подошел к нему не сбоку, как следовало это делать, а сзади, полностью перекрыв капитану НКВД линию огня. Рольф резко развернулся и его каменная ладонь врезалась солдату под подбородок. Этот удар отключал человека на несколько секунд — Рольф успел перехватить оседающего красноармейца подмышками и заслониться им, как щитом.
Капитан Смыков мог застрелить диверсанта — пули ТТ прошили бы два тела насквозь — но тогда он убил бы и рядового Шерстюка. А Шерстюк, хоть и оказался растяпой и дураком, позволившим превратить себя в живой щит, смерти все-таки не заслуживал. К тому же Смыков хотел взять диверсанта живым. Поэтому он махнул рукой вскинувшему винтовку сержанту Авдеенко — не стрелять! — и медленно опустил ствол пистолета.
— Что ж ты такой нервный, Гусев, — проговорил он. — Чуть что — сразу в морду… Отпусти парня, а я тебя отпущу.
— Положи пистолет, капитан, — спокойно отозвался диверсант. — И сержант твой пусть положит винтовку на мостовую. Иначе я сломаю парню шею.
Шерстюк уже пришел в себя и хлопал глазами, пытаясь понять, что произошло, но помощи от него ждать не приходилось.
— Я не шучу, капитан. Положи оружие и разойдемся миром.
— Хорошо, хорошо, только не нервничай, — Смыков сделал вид, что наклоняется, чтобы положить ТТ на землю. В действительности он готовился выстрелить диверсанту в ногу.
Заслониться Шерстюком полностью "лейтенант Гусев", конечно, не мог — хотя бы потому, что был значительно выше и крупнее. Вся левая нога диверсанта была, как на ладони — и Смыков рассчитывал влепить ему пулю в голеностоп. Стрелял капитан хорошо, и в успехе своей задумки был уверен.
Как оказалось, зря.
Он услышал, как что-то свистнуло в воздухе, и страшно захрипел Авдеенко. Повернулся — сержант осел на колени, вцепившись обеими руками в винтовку, а из горла у него торчало что-то темное, похожее на плавник.
Смыков не успел даже выругаться. Страшный удар выбил пистолет у него из руки — ТТ улетел в сторону и упал на цветочную клумбу. Капитан попытался ударить левой, но рука попала в жесткий захват. Он услышал, как хрустит кость.
— Значит, матча не было, капитан? — услышал он насмешливый голос улыбчивого диверсанта. — Спасибо за науку, товарищ.
Лезвие десантного ножа вошло Смыкову под ребра.
— Вот почему я приказал вам идти поодаль, — сказал Рольф, когда они затащили трупы в темную подворотню. — Если бы мы шли втроем, этот подозрительный капитан наверняка сразу вызвал бы подкрепление.
— Мы бы отбились, — хмыкнул Хаген.
— Пришлось бы стрелять. А я предпочитаю обходиться без стрельбы.
— Я тоже не люблю шума, — сказал Бруно, аккуратно вытирая свой метательный нож. — Рояльные струны и войлочные тапочки — что еще нужно человеку нашей профессии?
Елены Гумилевой по полученному от Свешникова адресу не оказалось. Точнее, не оказалось вообще никого — большая, захламленная квартира, в одной из комнат которой была прописана Гумилева, была пуста. Возможно, последние жители покинули ее не так уж давно — об этом говорило отсутствие пыли на большой коммунальной кухне — но спросить об этом было некого. Коммандос быстро обыскали квартиру, но ни писем, ни документов, имеющих отношение к Гумилевой, не обнаружили.
— Можем переночевать здесь, — предложил Хаген. — Лишний раз рисковать ни к чему.
— У нас есть второй адрес, — сказал Рольф. — И нам нужно его проверить.
— Думаешь, это все-таки он? Раухер?
— Вероятность того, что в филармонии работал другой Николай Морозов, не имеющий отношения к нам, очень мала, — Рольф задвинул ящик стола, в котором не было ничего, кроме порванной на мелкие кусочки бумаги. — А способ связи, выбранный Раухером, говорит о том, что он не просто часто посещал филармонию, а мог ходить по залу после концерта, не возбуждая подозрений. А тот Морозов, которого нашел нам старик, работал администратором филармонии. Я уверен, что он и есть наш Раухер.
Николай Морозов жил далеко от центра, на улице Красной Конницы. [10] Когда коммандос добрались до него, было уже совсем поздно.
— Ждите на лестнице, — сказал Рольф. — Если понадобится, я вас позову.
Он подергал массивную ручку двери — заперта. Рольф посветил фонариком — на табличке, прикрепленной под номером квартиры, было написано — "Лебедевы — звонить 1 раз, Захаровы — 2 раза, Граббе — 3 раза, Морозов — 4 раза".
"Представляю, как будут рады все эти люди", — подумал Рольф, четыре раза нажимая кнопку звонка.
Когда последние раскаты на редкость громкого и противного звонка отгремели в недрах уснувшей квартиры, Рольф приложил ухо к замочной скважине. Тишина. Полная тишина. Неужели он своим нахальным вторжением в два часа ночи никого не разбудил? Ни Лебедевых, ни Захаровых, ни Граббе?
Прошла минута, и Рольф почувствовал, что за дверью кто-то стоит. Кто-то, не выдающий себя даже дыханием, кто-то очень тихий и очень испуганный.
Тогда он заколотил в дверь кулаком — ему почудилось, что притаившийся за ней человек даже отпрянул.
— Кто? — спросили из-за двери прыгающим голосом. — Кто там?
— Я к Морозову, — сказал Рольф. — К Николаю Леонидовичу Морозову.
— Кто вы? — повторил голос после некоторого молчания. — Что вам нужно?
— Мне нужны семена белых морозостойких георгинов, — усмехнувшись, ответил Рольф. — И ничего больше.
Пароль для экстренной связи с агентом Раухером явно придумала какая-то старая дева из конторы Шелленберга. Впрочем, в тридцать шестом это была еще контора Гейнца Йоста. [11]
За дверью молчали. Или там стоял не Раухер, или за шесть лет слова отзыва напрочь вылетели из головы агента. Впрочем, такого, конечно, просто не могло быть.
