Машина летела на запад, а он, взирая с высоты на мрачный пейзаж Холодного Мира, размышлял о тайне местных хосси-моа. Почему они живут в развалинах, где нет ни пищи, ни воды? Почему сопротивляются с таким бессмысленным упорством? Уничтожение мелких отрядов синн-ко или десятка-другого Старших-с-Пятном не наносило вреда клану Риккараниджи, сильному и весьма многочисленному. Казалось бы, те Парные Твари, что еще остались на свободе, должны изъявить покорность или, в крайнем случае, забиться в норы и молить своих богов, чтобы их не нашли и не забрали в Хо. Но они проявляли невероятную активность, причем во всех разрушенных поселениях! Логикой это не объяснялось. Патта знал, что хосси-моа очень ценят свое существование — тем более что его срок превосходил жизнь дроми в два-три раза. Однако они рисковали — и для чего? Чтобы уничтожить несколько сотен Получивших-Имя?.. Это казалось нелепым.
Была еще одна загадка, связанная с разным поведением Парных Тварей в Холодном и Теплом Мирах. Теплый Мир, вращающийся ближе к светилу и более удобный для обитания, заняли трибы Корронингаты и Синвагатаншера, тоже из Отпавших. Население этой планеты оказалось очень значительным, сосредоточенным частью в городах, частью в угодьях, производивших пищу и различное сырье. Здесь реакция хосси-моа совпала с прогнозом: устрашенные атакой на их города, пожарами и разрушениями, они предпочитали прятаться, а не сражаться. По утверждению советников из трибы Патты, изучавших Теплый Мир, многие вымерли и многие усердно трудились, получая за это пищу и кров. Но здесь, в Холодном Мире, ситуация была другой.
Патта решил, что хотя Парные Твари, сражавшиеся с кланами в Великой Пустоте, принадлежат к одной и той же разновидности, их группы сильно отличаются друг от друга. Эти отличия представлялись не такими, как среди дроми, где одни кланы производили бойцов, другие — правящую элиту, торговцев, техников или рабочих определенной специальности. Структура общества у хосси-моа была намного сложнее, что, вероятно, объяснялось наличием двух полов и способом размножения. Особенности индивидуумов, как и групп, обитавших на разных планетах, были выражены резче, что вносило в их планы и действия элемент случайности. На первый взгляд — беспорядок и хаос! Но в этой путанице таилась некая система, порождавшая импульсы озарений, стремительный прогресс и удивительную способность к выживанию. Патта давно уже осознал, что земные хосси-моа развиваются быстрее, чем его собственная раса, имеют более совершенные корабли и более мощное оружие. Знал он и другое — что его народ, миллионы кланов в сотнях миров, племя, превзошедшее числом всех хосси-моа Галактики, медленно, но верно движется в тупик.
Эта война тоже являлась тупиком. Тихава, зонг-ап-сидура и наставник Патты, предупреждал, что тупики бывают разные — где стена, где яма, а где бездонная пропасть. Есть тупики, где можно остановиться, повернуть назад и выбрать верную дорогу, и есть другие, где ждут катастрофа и гибель. Война с земными хосси-моа как раз и была таким тупиком.
Внизу появились океанский берег, руины города и взлетно-посадочное поле, которое строили пленные. Затем возникли башни Хо и самая высокая из них — обитель Патриарха. Сбросив скорость, машина начала снижаться.
* * *
Трупы дроми и их оружие Пьер сжег своим метателем — на земле остались только основательные ямины с кучками пепла. Девушки отвернулись — зрелище было неаппетитное, а запах — того хуже. Марк вытащил запасную батарею, зарядил свой бластер, потом стал совать Ксении и Майе сухие плитки рациона, не очень вкусного, зато питательного. Но они отказались от еды, заметив, что пригодится в дороге, ибо до Никеля путь неблизкий, четыре с лишним тысячи километров по горам и плоскогорьям, и съедобного в тех краях лишь мхи, да крысы, да каменные дьяволы. Однако напиток из фляжки попробовали все, и близнецы принялись вспоминать, какие соки из фруктов готовила Синтия Льягос, какие пышки пекла тетка Кармен, хозяйка «Бильбао», где было лучше мороженое, в «Сладкоежке» у Боба Пинча или в «Португальском кафе», которое держал дон Альфонсо. Обсудив эти проблемы, они затеяли яростный спор: Кирилл жалел, что отпустили жабий транспорт, и клялся, что смог бы сунуть пальцы в отверстия панели и совладать с машиной; Прошка ему возражал, утверждая, что без когтей никак, что пальцы хоть и лезут в щель, но до контактных клавиш не добраться — сам проверял не раз, дергается жабья хренотень, но не летит и не едет; Павел же, знаток военной техники, братьев высмеял, сказав, что оба — идиоты, дело не в пальцах и когтях, а в особой штуковине вроде компьютера, что отличает своих от чужих. Не придя к единому мнению, братья обратились к Марку, и тот пояснил, что по инструкции технику дроми использовать нельзя — многие их аппараты, как и земные устройства, способны к самоликвидации.
Под эти разговоры они вернулись в медицинский центр и спустились вниз, в свое убежище. Рядом с просторной ординаторской был кабинет поменьше, где спали девушки — судя по табличке на дверях, там обретался когда-то доктор Каширин, ювенолог[21]. Ксения повела Марка туда и, заметив, что Майя колеблется, будто желая оставить их наедине, обняла ее за плечи и потянула за собой.
Марк шагнул в комнату и замер, пораженный: все ее стены были увешаны картинами, пейзажами Ибаньеса: на одной стене — прежний город, каким он был два с лишним года назад, на другой — нынешний, обращенный в руины. Память детства мгновенно вернулась к нему, пронзив острой болью: вот колледж, где он учился, вот городской театр, госпиталь, здание музея, уютные таверны и кабачки, виды улиц и площадей, вот сад Синтии Льягос, дома Серано, Алферова, Семеновых, Сантьяго, а вот и его собственное жилище, усадьба Вальдесов. Серый, желтый и розовый камень, черепичные крыши, портики и колонны, широкие светлые окна, палисадники, засаженные цветущим мхом… А напротив — ужас разрушения: хаос разбитых строений, пепел, обугленная земля и обгорелые скелеты…
Он повернулся к Майе, и девушка, прочитав в его глазах вопрос «зачем?..», сказала:
— Чтобы помнили.
— И чтобы город снова стал таким, — добавила Ксения, кивнув на картины с прежним Ибаньесом. Они были как окна в прошлое, в минувшие безвозвратно детство и юность, а настоящее глядело на Марка с другой стены, вселяя темные мысли о смерти и отмщении. Майя писала по старинке, световой палитрой на полихромном пластике, и оттого ее пейзажи, сохраняя объем, не походили на голографию; в них было то, что видел художник, а не объектив фиксирующего реальность прибора.
