— Нет, подождите. Он мой пациент. Я сама приведу его. — Доминика затянула волосы в узел на затылке, сняла обувь и спустилась во двор. Когда она догнала Мика, она успела полностью промокнуть.
— Эй, незнакомец, не возражаете против компании?
Он проигнорировал ее.
Доминика приноровилась к темпу его шагов; дождь заливал ее лицо.
— Ну же, Мик, поговорите со мной. Я извинялась целую неделю. Что еще я должна была сделать? Мне пришлось подписать отчет Фолетты.
Вместо ответа ей достался тяжелый взгляд.
Дождь пошел сильнее, ей пришлось почти кричать.
— Мик, помедленней.
Он продолжал идти.
Она обежала его и приняла боевую стойку, вскинув руки и загородив ему путь.
— Ладно, приятель, не заставляй меня драться с тобой.
Мик остановился. Поднял лицо, позволяя дождю омывать его худое лицо.
— Вы предали меня.
— Простите, — прошептала она, опуская руки. — Но почему вы солгали мне о нападении на охранника?
Его лицо исказилось, как от боли.
— Значит, теперь вы решаете, что правда, а что нет, советуясь не с сердцем, а со своими амбициями? Я думал, что мы с вами друзья.
В ее горле образовался комок, отчего она не могла сказать ни слова.
— Я хотела стать вашим другом, но я еще и ваш психотерапевт. Я сделала то, что считала правильным.
— Доминика, даю вам слово, что я не соврал вам. — Он повернул голову, показывая длинный шрам под челюстью. — Прежде чем Григгс попытался изнасиловать меня, он угрожал перерезать мне глотку.
Будь ты проклят, Фолетта.
— Мик, господи, простите меня. Во время нашей последней встречи вы бросились на меня…
— Да, я виноват. Я слишком разволновался. Я так давно сидел взаперти… иногда… что ж, иногда мне очень сложно оставаться спокойным. Я плохо разбираюсь, как нужно вести себя в обществе, но я никогда бы не причинил вам вреда.
В его глазах появились слезы.
— Знаете, эти прогулки действительно помогли. Заставили меня о многом задуматься… о моем эгоизме, в частности. О моем детстве, о стиле жизни, при котором я рос… я бы многое изменил, если бы мог. Я любил-своих родителей, но я впервые понял, что ненавижу то, что они со мной сделали. Я ненавижу то, что они не дали мне шанса…
— Мы не можем выбирать родителей, Мик. Важно помнить, что мы не можем винить себя за это. Не мы раздаем эти карты, и не мы выбираем, садиться ли за игровой стол. Но мы несем полную ответственность за то, как разыграть свою раздачу. Думаю, я могу помочь вам справиться с этим.
Он шагнул ближе; струи дождя стекали по его лицу.
— Могу я задать вам личный вопрос?
— Да.
— Вы верите в судьбу?
— В судьбу?
— В то, что наши жизни, наше будущее, было… ладно, не обращайте внимания.
— В то, что все происходящее было обусловлено заранее?
— Да.
— Я думаю, что у нас есть выбор. Я думаю, что мы сами можем решить, какой станет наша судьба.
— Вы когда-нибудь влюблялись?
Она смотрела в его исполненные почти щенячьей беспомощности глаза.
— Несколько раз почти влюбилась. Но ничего не вышло. — Она улыбнулась. — Думаю, они просто не были частью моей судьбы.
— А если бы я не был… заключенным. Если бы мы встретились при других обстоятельствах… Думаете, вы могли бы полюбить меня?
Ох, дерьмо…
Она с трудом сглотнула, чувствуя, как пульсирует вена на шее.
— Мик, давайте спрячемся от дождя. Пойдемте…
— В вас есть нечто необычное. Это не просто физическая привлекательность, это чувство, будто я знаком с вами или мы знали друг друга в прошлой жизни.
— Мик…
— Иногда у меня бывают такие предчувствия. Я почувствовал нечто особое в тот миг, когда впервые увидел вас.
— Вы сказали, что это был просто запах духов.
— Было нечто большее. Я не могу этого объяснить. Я просто чувствую, что неравнодушен к вам, и эти эмоции сбивают меня с толку.
— Мик, я польщена, я действительно тронута, но думаю, вы правы. Ваши эмоции сбивают вас с толку и…
Он грустно улыбнулся, не обращая внимания на ее слова.
— Вы так красивы.
Приблизившись, он коснулся рукой ее щеки, затем потянулся и расслабил узел ее темных волос. Доминика закрыла глаза, чувствуя, как волосы рассыпаются по плечам и тяжелеют под ливнем. Прекрати! Он твой пациент, господи, к тому же психически больной.
— Мик, прошу вас. Фолетта смотрит. Вы не могли бы зайти в здание? Давайте поговорим внутри…
Он смотрел на нее, и в его черных непостижимо прекрасных глазах застыла безнадежность измученной души.
— «О, ярче факела ее краса ночные осияла небеса! Она горит алмазною серьгою, для бренной жизни слишком дорогою, у чернокожей ночи на щеке».[9]
— Что вы сказали? — Сердце Доминики заколотилось.
— «Ромео и Джульетта». Я часто читал это матери, когда она болела. — Он взял ее ладонь и поднес к губам. — «Коснусь ее, голубки средь ворон, красою подлинною озарен. Любило ль сердце до сих пор? О нет! Я лишь теперь узрел блаженный свет».
Дождь начал стихать. Она заметила, что к ним идут два санитара.
— Мик, послушайте. Я заставила Фолетту подписать разрешение на групповую терапию. Вы можете выйти отсюда через шесть месяцев.
Мик покачал головой.
— До этого дня мы просто не доживем, дорогая. Завтра осеннее равноденствие… — Он развернулся, явно недовольный близким соседством людей в белых халатах. — Прочитайте дневник моего отца. Нашему миру суждено пересечься с другим мирозданием, и тогда человечество окажется на вершине списка видов, которым грозит уничтожение.
Санитары схватили его за руки.
— Эй, полегче с ним!
Мик обернулся к ней; вода потоками стекала по его телу.
— «В ночи влюбленных голоса серебряною музыкой сладчайшей звучат»… Вы завоевали мое сердце, Доминика. Судьба свела нас. Я чувствую это. Я это чувствую…
Прежде чем продолжить наше путешествие по истории человечества, позвольте мне представить вам термин, неизвестный широкой аудитории, — запрещенная археология. Похоже, каждый раз, когда речь заходит об истоках человеческой культуры и античности, научное сообщество становится невероятно упрямым, если найденные факты противоречат уже существующей модели эволюции. Иными словами, они просто игнорируют факты, которые не могут интерпретировать в рамках уже сложившихся теорий.
Хорошо, что Колумб воспользовался картами Пири Рея вместо общепринятой европейской их версии, иначе он приплыл бы к концу света.
Когда же человек уверен, что все знает, он отказывается учиться. Этот прискорбный факт приводит к запрету многих действительно важных исследований. Поскольку у нас нет возможности издать свои труды без утверждения их известным университетом, то оспорить существующие на сегодняшний момент теории становится практически невозможно. Я не раз видел, как мои коллеги-ученые пытались это сделать, но подвергались остракизму: репутация, карьера — все уничтожалось, даже если свою точку зрения смельчак подкреплял неопровержимыми доказательствами.
