Хасан подошел ко мне, пока я там стоял, глядя куда-то вдаль поверх внезапно вздыбившегося грязного Нила. Мы некоторое время постояли вместе, а потом он сказал:
– Твоя женщина ушла, и на сердце у тебя тяжело. Слова не облегчат эту тяжесть, а что написано — то написано. Но пусть будет записано и то, что я скорблю вместе с тобой.
Мы еще немного постояли, и он ушел.
На его счет я не строил никаких догадок. Он был единственным, кого можно было сразу исключить, хотя это его рука пустила машину в ход. Он никогда не питал недобрых чувств; он никогда не убивал даром. У него не было личных причин убивать меня. Таким образом, его соболезнования были вполне искренними, в этом я был уверен. Попытка убить меня не могла иметь ничего общего с искренностью его чувств в таком вопросе, как этот.
Настоящий профессионал должен соблюдать определенную границу между своей личной жизнью и своей работой.
Миштиго никаких сочувственных слов не говорил. Это было бы чуждо его природе. У веганцев смерть — радостный момент. На духовном уровне она означала «сагл» — «завершение», то есть разделение души на крохотные испытывающие наслаждение частицы, которые рассеиваются повсюду и участвуют во вселенском оргазме. А в материальном плане она выражалась через «ансакундабад'т» — церемонию описи личной собственности покойного с зачтением его пожеланий по ее распределению и разделом его достояния.
Причем все это сопровождается обильной едой, питьем и пением.
Дос Сантос сказал мне:
– То, что случилось с вами, друг мой, очень печально. Когда теряешь свою женщину, то будто кровь вытекает из вен. Ваша печаль велика, и вас невозможно утешить. Это как тлеющий огонь, который никак не хочет погаснуть; это печально и ужасно.
– Смерть жестока и мрачна, — закончил он, и глаза его повлажнели. Для испанца жертва — всегда жертва, даже если речь идет о цыгане, еврее, мавре или о ком угодно еще — это можно понять лишь на одном из тех мистических тайных уровней, которых мне не хватает.
Рыжая подошла ко мне и произнесла:
– Ужасно… Очень жаль. Больше ничего не скажешь и не сделаешь, но мне очень жаль.
– Благодарю, — кивнул я.
– Я кое о чем должна вас спросить. Но не сейчас. Потом.
– Конечно, — сказал я. И они ушли, а я снова стал смотреть на реку. Я думал о последней парочке. В их словах звучало то же сожаление, что и у остальных, но по всему выходило, что они были каким-то образом замешаны в деле с големом.
При всем при том я был уверен, что это Диана закричала, когда Ролем меня душил, — закричала, чтобы Хасан остановил его. Значит, оставался Дон, а у меня к тому моменту возникли сильные сомнения, что он что-либо делает, не спросив предварительно у Дианы.
В результате не осталось никого.
И я не видел никакого реального мотива…
И все это могло вообще оказаться несчастным случаем…
Но…
Но у меня было чувство, что кто-то хочет меня убить. Я знал, что Хасан не откажется взять одновременно две работы у двух различных нанимателей, если только нет взаимоисключающих интересов.
От этой мысли я почувствовал себя счастливым.
Она давала мне цель и какое-то дело.
Чтобы захотеть остаться в живых, нет ничего лучше, чем узнать, что если кто-нибудь хочет твоей смерти. Я должен найти его, выяснить, зачем он этого хочет, и остановить.
Вторую попытку смерть сделала очень скоро, и тут я не мог бы при всем своем желании возложить вину на кого-то из людей. Это был просто один из тех посланцев обманщицы-судьбы, что иногда заявляются к обеду незваными гостями. Однако финал этого происшествия привел меня в полное недоумение и дал новую пищу для размышлений.
Дело было так.
Внизу у Нила — стирателя границ, отца планиметрии, подателя плодородного ила — сидел веганец и делал зарисовки противоположного берега. Я подозреваю, что если бы он сидел на том берегу, то рисовал бы этот, на котором сидел сейчас, хотя такое предположение несколько цинично.
Меня беспокоило то, что он в одиночку отправился в это теплое топкое местечко, никому об этом не сказав и не взяв с собой никакого оружия серьезнее карандаша.
И это случилось.
Старое бревно в пятнах гнили, болтавшееся вблизи берега, внезапно перестало быть старым бревном в пятнах гнили. Длинный змеиный хвост задрался к небу, с другого конца открылась полная зубов пасть, и уйма мелких лапок, найдя твердую почву, заработала как колесики.
Я закричал и схватился за пояс.
Миштиго уронил блокнот и кинулся наутек.
Но зверь уже бросился на него, и я не мог выстрелить.
Тогда я сделал рывок, но к тому времени, как я оказался на месте, вокруг Миштиго уже закрутились две петли, и он сам стал тона на два синее, а челюсти уже смыкались на нем.
Есть один способ заставить любого удава ослабить хватку хотя бы ненадолго. Я ухватил его задранную вверх голову, когда она чуть-чуть пригнулась, чтобы получше рассмотреть свой завтрак, и сумел запустить пальцы в чешуйчатые борозды по бокам.
Большие пальцы я воткнул ему в глаза и нажал из всех сил.
Гигант дернулся и хлестнул меня серо-зеленым кнутом.
Приземлился я футах в десяти от того места, где стоял. Миштиго был отброшен выше по склону. Он уже вставал на ноги, когда зверь снова атаковал.
Только на этот раз зверь атаковал меня, а не его.
Боадил поднялся над землей футов на восемь и обрушился на меня. Я дернулся в сторону, и огромная плоская голова прошла в дюйме от моего плеча, осыпав меня мусором и камешками.
Я откатился подальше и уже поднимался на ноги, но хвост обвился вокруг меня и снова сбил с ног. Я попытался отползти назад, но было уже поздно, я не смог увернуться от новой наброшенной петли. Она обвила меня повыше колен, и я опять упал.
Тут синие руки обхватили туловище зверя выше петли, но смогли продержаться лишь несколько секунд, а потом мы оба оказались завязаны в узлы.
Я боролся, но как прикажете сражаться с толстым кабелем в гладкой броне с мириадами мелких лапок? Моя правая рука сразу оказалась прижата к телу, а левой я не мог дотянуться, чтобы снова попробовать выдавить ему глаз. Петли сжимались. Челюсти приближались ко мне, и я вцепился в туловище. Я бил по нему, и царапал, и в конце концов смог, ободрав на себе кожу, вытащить наружу правую руку.
Голова все приближалась, и я остановил ее правой рукой — запустил руку под нижнюю челюсть, схватил ее и удерживал, отжимая голову назад.
Большая петля сомкнулась вокруг моей груди, сжимая сильнее, чем руки голема. Потом зверь отвел голову вбок от моей руки, голова опустилась, и челюсти распахнулись.
