«На самом деле это меня не касается», — пытался убедить себя Ранджит, но это ему не удалось. Ведь если он не помнит, кто такой Киртис Канакаратнам, нельзя исключать, что это старый знакомый. Вот почему Ранджит позвонил в главное полицейское управление с телефона в кампусе, куда заглядывал не так уж часто. Ему ответила немолодая женщина, явно не желавшая делиться информацией. Задержанный по имени Киртис Канакаратнам? Да, возможно. В тюрьмах Коломбо содержится немало людей, и не все они называют свои настоящие имена. Не может ли звонящий сообщить больше сведений об этом человеке? Имена его знакомых? А сам звонящий каким-то образом связан с ним? Например, общим занятием? Или…
Ранджит молча повесил трубку и ушел. Нет, конечно, у него и в мыслях не было, что наряд полиции Коломбо в следующую минуту вломится в вестибюль. Но кто знал, как могло обернуться дело? Ждать и выяснять у Ранджита не было никакого желания.
Когда вечером Ранджит вернулся в общежитие, его ожидала большая радость — как если бы там сидел Гамини собственной персоной. Словом, это было электронное письмо из Лондона. (Еще осталось сообщение на автоответчике: звонил отец и просил перезвонить. Ранджит счел это очень хорошей новостью, потому что у старика, по крайней мере, появилось желание обратиться к сыну.) Как бы то ни было, первым делом Ранджит прочел письмо от Гамини.
Друг, судя по всему, неплохо проводил время в Лондоне. Он писал о том, что не далее как вчера побывал в кампусе университетского колледжа, поскольку Мэдж намекнула, мол, там есть на что посмотреть. В общем, было довольно интересно, если только любишь смотреть на умерших людей, и даже очень давно умерших, — оказалось, что смотреть надо на забальзамированное тело английского философа-утилитриста Джереми Бентама. Гамини писал, что тело Бентама всегда лежит там, но обычно его запирают в деревянный ящик, который Гамини назвал «автоиконой». В качестве особой привилегии для Мэдж этот ящик открыл какой-то младший преподаватель. Бентам, продолжал Гамини, был мыслителем, опередившим свое время. Однажды он написал очень умную статью о терпимости — по крайней мере, о некоторой терпимости к гомосексуалистам. Гамини добавил, что Бентам был революционером, но из весьма умеренных. Свою статью он публиковать не стал. Она увидела свет только в 1978 году.
Ранджит успел порядком устать от этого Джереми Бентама, но было любопытно, почему Гамини так много о нем пишет. Не потому ли, что Бентам — одна из первых значительных фигур, отнесшихся с сочувствием к гомосексуалистам? И если так, на что Гамини намекает? Ведь ни он, ни Ранджит гомосексуалистами себя не считают, просто потому, что не являются таковыми.
Размышлять на эту тему Ранджиту было неприятно. Он решил дочитать, благо оставалось совсем немного. Гамини с компанией студентов (Мэдж он не упомянул, но Ранджит заподозрил, что она тоже была среди них) на денек съездили в Стратфорд-на-Эйвоне. А потом, в самом конце письма, словно эта мысль пришла Гамини случайно, он добавил: «Да, кстати, у меня тут и летом будут кое-какие занятия, но отец хочет, чтобы я на несколько дней приехал домой. Надо повидаться с бабушкой, а то она совсем плоха. Так что я прилечу на Шри-Ланку. А ты где будешь? Не знаю, хватит ли мне времени смотаться в Тринкомали, но, может, все же где-нибудь пересечемся?»
Вот это новость так новость! Лишь одно слегка омрачало радость Ранджита: ему следовало перезвонить отцу.
Старик взял трубку после первого же гудка. Голос у него был радостный.
— Ах, Ранджит, — ласково проговорил он, — ну какие могут быть тайны от родного папы? Ты мне не сообщил, что Гамини Бандара уехал в Англию!
Хотя Ранджита никто не видел, он сделал большие глаза. Юноша не поделился с отцом этой новостью лишь по одной причине: был совершенно уверен, что отцовские осведомители обязательно донесут. Удивляло другое: почему отец узнал об отъезде Гамини только теперь. Возник соблазн сказать о том, что Гамини собирается ненадолго приехать домой, но Ранджит решил не брать на себя работу общежитских вахтеров. Он осторожно проговорил:
— Да, он там учится. В Лондонской школе экономики. Его отец, похоже, считает, что это лучшее учебное заведение в мире.
— Я тоже так считаю, — сказал отец. — По крайней мере, ряд предметов там преподают великолепно. Должно быть, ты скучаешь по нему, но вынужден заметить, что для нас это решение тяжелой проблемы. Никто не станет переживать из-за твоих отношений с этим сингалом, когда вас разделяет пара океанов.
Ранджит счел за лучшее смолчать. Ганеш Субраманьян продолжал:
— Поверь, я ужасно скучал по тебе. Ты можешь простить меня?
Над этим вопросом Ранджиту долго раздумывать не пришлось.
— Я люблю тебя, отец, — ответил он, — и мне не за что тебя прощать. Я понимаю, почему ты так поступил.
— Вот и славно, — сказал отец. — Не желаешь ли приехать в Тринко и провести здесь летние каникулы?
Ранджит заверил родителя в том, что о лучшем и не мечтает, но при этом чувствовал себя неловко. Разговор утомлял, и юноша с радостью вспомнил вопрос, который его мучил и на который мог бы ответить отец.
— Папа, в Коломбо арестовали одного человека из Тринко, Киртиса Канакаратнама. И такое чувство, словно я с ним знаком. Ты не подскажешь, кто это?
Ганеш Субраманьян глубоко вздохнул — то ли потому, что вопрос был ему неприятен, то ли потому, что он, как и сын, был рад сменить тему.
— Киртис? Да, конечно. Ранджит, как же ты мог его забыть? Он снимал у меня жилье. Ну, тот, у которого куча маленьких детей и больная жена. Неужто не помнишь? Он работал водителем в прибрежной гостинице, а его отец, бывало, помогал мне в храме, пока не умер…
— Теперь вспомнил, — сказал юноша, и он действительно вспомнил.
Человек, о котором они говорили, был невысокого роста и темнокож, как Ранджит. Он со всей родней жил в крошечном домике на краю земельного участка, принадлежавшего Ганешу Субраманьяну. По самым оптимистическим подсчетам, в домике было три комнаты на двоих взрослых и четверых ребятишек, а туалет находился во дворе. Ранджит вдруг ярко вспомнил мать этого семейства, непрерывно стирающую детские вещи в огромном медном тазу… а малышня ползала у нее под ногами в грязи и хныкала…
Закончив разговор, Ранджит улегся спать в самом замечательном расположении духа. Все шло хорошо. Он помирился с отцом. Предстояла встреча с Гамини, пусть и короткая. Наконец, он узнал, кто такой Киртис Канакаратнам, и решил, что больше ему об этом человеке вспоминать не придется.
Статистика оказалась не настолько скучным предметом, как ожидал Ранджит, но и увлекательного было мало. Задолго до первой лекции он неплохо понимал разницу между средним и срединным значением и знал, что такое стандартное отклонение. Довольно скоро он научился рисовать любые гистограммы, которых требовала преподавательница. Та, между прочим, оказалась не лишена чувства юмора, и когда она не растолковывала студентам, что собой представляют «стебель и листья» и другие статистические графики, слушать ее было почти так же интересно, как Йориса Форхюльста.
