Глава двадцать четвертая
Навозная эпопея
Из дневника Уилла Иванова:
1
"Придя, домой, я отсыпал в кадку удобрение, перемешал его с землей и обильно полил водой. Я не спал всю ночь, ожидая результатов данной операции. Давно я так не волновался, даже сердце стало покалывать. Но все кончилось хорошо. Спустя двенадцать часов, после долгой бессонной ночи, я собрал не двести, а тысячу тридцать восемь шекелей и пятьдесят агорот. "И это не предел!" - радостно размышлял я, хорошо понимая, что чудотворное влияние науки открывает широкие перспективы, в открытой стариком денежной отрасли. Порывшись в книгах, я узнал, что коровий навоз производительнее, чем птичий. "Хорошо, сказал я себе, найдем птичий" Вечером того же дня, рогоносец Ехезкиэль снабдил меня целой тонной добротного, как он сказал, коровьего дерьма. По моим расчетам его должно было хватить на неделю. Урожайность повысилась втрое: я снимал теперь три тысячи восемьдесят восемь шекелей в сутки, не считая мелочи. Впервые со дня смерти старика я расслабился и позвонил Белле.
2
Она пришла ночью. Я встретил ее по-королевски: заказал роскошный ужин в ресторане, а когда она вошла нежно обнял ее и незаметно украсил белую шейку бриллиантовой цепочкой стоимостью в семьдесят тысяч шекелей. Онемев от счастья, Белла подарила мне долгий и страстный поцелуй, от которого я едва не задохнулся. Это были самые счастливые мгновения моей жизни: наконец я имел возможность сделать по-настоящему ценный подарок любимой женщине. Мы сели ужинать. Белла почти ничего не ела. Подвигая мне, самые вкусные куски курятины, она не отрывала от меня своего печального взора. "Ты опять такая грустная, мамочка?" - искренне огорчился я. Все чаще и чаще в наши последние встречи я видел в глазах ее отблески непонятной мне глубокой печали. В ее отношении ко мне появилось нечто материнское. Она как будто боялась потерять меня и страшилась признаться себе в этом. Расставаясь с ней , я чувствовал тревогу в ее нежных поцелуях. - Ты целуешь меня как ребенка, - деланно сердился я, - как будто не любишь, а жалеешь... - А ты и есть ребенок, - смеялась Белла, - мой большой и глупый мальчик. А что делают с глупышками? жалеют и любят. Меня пугала странная подавленность Беллы, омрачавшая порой ее милое личико. Зная ее скрытный характер, я старался не задавать лишних вопросов. В этот вечер все было по-другому. Нет, я не думаю, что подарок повлиял на ее настроение - грусти в глазах не поубавилось, но это была не та безысходная грусть, точившая ее в обычные дни. Она сделал над собой усилие, подавив на время тоску, непонятно почему снедавшую ее. - Милая, я люблю тебя! - сказал я, с яростью впиваясь зубами в мякоть цыпленка. - Кого это ты так любишь, - залилась она счастливым смехом, - меня или курочку? - Курочку тоже, но тебя больше. - Ну тогда прожуй ее быстрее чтобы у меня не было соперниц. - А потом? - А потом повтори эти слова еще раз, я что-то плохо расслышала. Господи, что бы я не отдал, чтобы чаще слышать смех любимой женщины. - Нет уж милая, я ни скажу тебе ни слова, пока ты не расправишься со своим цыпленком. Только так я мог заставить ее хоть немного поесть.
3
Старое бургундское вино разгорячило нашу кровь, и несколько часов после изысканных тонких яств, мы яростно предавались ненасытной любви. Пружины старого дивана при этом ужасно скрипели, но в бурной пляске страсти мы этого не замечали. Второй и третий раз я взял ее распятой на шкафу. Шкаф был гигантских размеров и почти упирался в потолок. Вытянуть свою подругу плашмя, а потом привязать ее по четыре стороны дверцы, не составило для меня большого труда. Эту позу Белла придумала сама и, судя по всему, она ей очень нравилась. Что касается меня, то я находил ее не очень удобной, потому что затруднялся в поисках позиции, с которой можно, по крайней мере, обнять и поцеловать возлюбленную. В результате я комически злился и мое показное раздражение чрезвычайно возбуждало ее: она представляла себя мученицей распятой янычаром, а я ей казался жестоким турком, истязающим невинную жертву. Для пущей убедительности Белла требовала, чтобы я накрутил себе на макушку тюрбан. Вес этого головного убора был не менее трех килограммов, от него у меня ныла шея и потело темя, но я не хотел огорчать ее отказом, и носил эту бандуру все время, пока мы занимались любовью. Чалма была мне к лицу и напоминала рассказы отца про басмачей, которые совокуплялись с колхозными девушками, не снимая с себя тюрбанов и кривых сабель. На сей раз, обошлось без Спенсера и Маркса, но Белла долго и утомительно заставляла меня вживаться в роль янычара. Для этого я должен был рычать слова страсти по-турецки. Сама она, изображая насилуемую, кричала так естественно, что у меня не раз пропадала эрекция. Наши сладострастные вопли некстати раздражали моего соседа по лестничной площадке Нисима Зангиева. Нисим, азербайджанский еврей из Баку, был одинок и в последнее время жаловался на то, что моя сексуальная жизнь отрицательно сказывается на его потенции. Он грозился подать на меня в суд, чтобы выудить компенсацию за причиненный ему физический и моральный ущерб. В самые интимные моменты наших с Беллой отношений, он всячески досаждал нам, барабаня по стенке спальни и истерически требуя, чтобы мы "немедленно кончали сей балаган". - Успокойся, Нисим, мы только начали. - Отвечал я ему. В этот вечер Беллу особенно нервировало брюзжание Нисима, и она суетливо стала собираться домой. - Тебе что-то не нравится у меня, мамочка? - сказал я после нашей третьей, самой продолжительной и безумной схватки, когда во время оргазма я символически бил ее по голове ятаганом, а она довольно реалистически вопила, больно вонзаясь коготками в мою обнаженную спину. Как всегда ее муж был в ночной смене и она вполне могла остаться у меня. - Нет, не могу, - сказала она, - у тебя пахнет дерьмом, а у меня от этого болит голова.
4
В самом деле, запах навоза распространялся далеко за пределы моей квартиры. В моем жилище пахло, вероятно, куда более ароматнее, чем в авгиевых конюшнях, которые были так захламлены отходами коней благородных кровей, что сам Геркулес, взявшийся очистить их, время от времени согласно преданию, чувствовал головокружение и позывы к рвоте; и это несмотря на свое прекрасное здоровье. Белла так и не осталась у меня в ту незабываемую ночь, но и без ее демонстративного ухода, запах, в последнее время особенно тревожил меня: вот и верь теперь бредням, что деньги не пахнут. Ежедневно я прыскал во все углы дезодорантом, увесил стены мятой, но ничто не могло развеять навозный дух. Я смирился. Ради денег, почему бы и нет. Беллу домой я уже не приглашал. В отсутствие мужа мы читали Маркса у нее на квартире. Запах стал тревожить моих соседей. А соседи у меня (включая Нисима, которого Белла в раздражении нарекла мастурбантом), были из той породы ущербных людей, которых водой не пои, но дай погавкать и отвести за этим нехитрым занятием душу. Соседи перессорились, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Но потом поклонник Онана просветил всех, пояснив, что вонь исходит из моей квартиры. Тогда они стали совещаться относительно того, какую еще пакость мне устроить. В нашем доме за мной установилась репутация человека, которого не перегавкаешь, и с которым не стоит связываться. Посоветовавшись, соседи решили направить ко мне парламентеров. Нисим, которому наши с Беллой инсценировки отравляли жизнь, рекомендовал во главе этой "авторитетной" депутации поставить мужа Беллы. Супругом моей любовницы был жалкий мужичонка, репатриант из Таджикистана. Он был известен тем, что по старой советской еще привычке пристраивался к желающим выпить в качестве третьего. Люди так и прозвали его - "Третьим будешь" Он прекрасно знал о наших с Беллой отношениях, но с претензиями ко мне не являлся: бутылка и навязанный ему женой Карл Маркс, давно уже свели его эротическое воображение на нет, и его устраивало то, что я добровольно взял на себя, его супружеские обязанности. Служитель Онана, зная о моем затяжном романе с Беллой, решил, вероятно, припугнуть меня, надоумив соседей назначить этого алкоголика главным парламентарием. Но тут он явно дал маху - рогоносец, как раз, меньше всех пугал меня. Когда я со свирепым видом открыл двери, "Третьим будешь" испугано отступил на шаг и, прижав ладонью щербатый рот, тихо произнес: - Вы чем тут, собственно, занимаетесь, товарищ? Его робкий вид совсем не вязался с таким наглым вопросом и я, засмеявшись, ответил: - В, Израиле, уважаемый, товарищей нет, все господа. Мне было неприятно, что этот пьянчуга запросто может коснуться восхитительной девичьей груди любимой мной женщины. С огромным наслаждением я влепил бы ему, теперь, пачку в лоб, но это явно огорчило бы Беллу, и мне пришлось разыгрывать из себя интеллигентную личность. - А что, собственно, вас интересует, молодой человек? - участливо спросил я, настраиваясь на доброжелательный тон: как никак он был не чужим человеком. - Я спрашиваю, господин, чем вы тут занимаетесь? - поправился он. - А что, разве не видно, занимаюсь сельским хозяйством. Соседи, которые стояли за спиной "Третьим будешь" возмущенно закудахтали: - Это совсем не остроумно, чего это вы тут колхоз развели, господин хороший. Вы что думаете, если мы репатрианты, нас вообще можно игнорировать? Учтите, у вас этот номер не пройдет. Мы в ирию пойдем жаловаться! - А что такое? - сказал я, ловко изображая наив. - Кто же это на четвертом этаже коров держит? - возмущенно заявили соседи. Надо же, они подумали, что я держу коров. - А вот я такой, подбоченился я, - я еще коней держать стану! Соседи ушли жаловаться домовладельцу. Я этого не ожидал и мне пришлось срочно попридержать буланых. "Конечно, - это неплохо, что ты умеешь постоять за себя, но если действительно нагрянет домовладелец, тебе попросту придется прикрыть лавку" Когда явился домовладелец, я уже успел накрыть Веньямина покрывалом, и вынес "остатки былой роскоши" из квартиры. Духу навозного стало, кажется, меньше, но хозяин все же унюхал его. Домовладелец был человек строгий, с принципами и моралью. Когда-то он воевал за отечество и не безуспешно - дослужился до майора и имел знаки отличия. На Ливанской войне ему оторвало ногу, но он прекрасно обходился протезом и, несмотря на увечье, оказался столь изворотлив, что сумел организовать на репатриантах свой маленький бизнес. - Говорят, ты здесь ферму открыл? - сказал он, сердито подтаскивая за собой протез правой ноги. - Да вот, интересуюсь сельским хозяйством, - угодливо улыбнулся я. - Вот что, брат, - разгневался майор, - отправляйся-ка ты в сельские места и там интересуйся, а здесь город, здесь четвертый этаж, ты понял? "Не буду рисковать, - подумал я, когда ветеран удалился, - сделаю себе материальную базу, встану крепко на ноги, потом и поговорим со всем этим быдлом. А сейчас пусть меньше сниму с Веньямина, зато без инцидентов"
