Лилиту слабо улыбнулась, закрыла глаза и уснула сном невинного младенца. Алекс и Тайтус, до самых глубин души потрясённые такой бесцеремонной наглостью, перешли в соседнюю комнату.
— Не забудь её разбудить, — сказал Алекс, — а то она переменит своё решение и выпустит из тебя несколько литров крови. Хе-хе.
— Правило номер четыре: «Диг никогда ничего не забывает», — ответил Тайтус, пряча свой опасный нож.
«Правило номер пять: Диги ужасные зануды, и чтобы общаться с ними, нужны поистине железные нервы», — подытожил про себя Алекс, а вслух сказал:
— Я придумал пятое правило, так что продолжай с шестого в следующий раз.
— Правило номер шесть: «Если ты не диг, никогда не измышляй законов и правил, касающихся дигов», — моментально отозвался Тайтус.
— Хе-хе, — сказал Алекс. — Но всё-таки держи плазменный нож под рукой, на всякий случай. Чем займёмся?
— Можно сыграть в карты. В карточных играх очень велик вероятностный фактор, простой перебор вариантов без полной информации является бессмысленным, — изрёк Тайтус. — Предлагаю такую игру, как «Два лорда».
Вамп, с сомнением пожав плечами, согласно кивнул. Так как в этой комнате не было ничего, кроме протёртого до дыр ковра, они устроились на полу. Тайтус принёс две полные, ещё не распечатанные колоды карт, а освещением служил яркий лучик «Юнипака». Вамп и диг играли до тех пор, пока на востоке не появились первые признаки восходящего солнца. А тогда их веки смежил крепкий сон.
Глава 12. Старый знакомый
Проснувшись, первым делом Алекс нашёл унитаз и воспользовался своим гражданским правом, которое хоть и не было описано в Конституции Республики, но было неотъемлемой частью жизни свободного народа самой демократической страны в мире. Умывальная раковины и унитаз были расположены в двух отдельных специальных комнатушках, чему Алекс очень подивился. Электричество уже было включено, но в водопроводных кранах отсутствовала вода. Вместо неё шипел какой-то желтоватый газ с резким неприятным запахом. Способа помыть руки и лицо с помощью газа Алекс не знал, и поэтому пришлось отложить утреннее умывание на неопределённые сроки.
Увы! Горькое разочарование ждало вампа на завтрак: ничего, кроме двух концентратных кубиков, Тайтус предложить не мог.
— Эта, как её… Лилиан…
— Лилиту, — подсказал диг.
— Вот-вот, Лилиту. Её уже нет? — поинтересовался Алекс, запивая безвкусный кубик какой-то желтовато-мутной пузырящейся жидкостью, налитой в стакан.
— Я разбудил её ровно в 8 часов по государственному времени, и вот уже 3 часа 22 минуты, как она ушла, — ответил Тайтус.
На улице пылало полуденное солнце, расплавляя асфальт и раскаляя бетон, а жаркий ветерок мгновенно испарял малейшие капельки пота с немногочисленных человеческих тел. Алекс и Тайтус медленно продирались сквозь липкий и вязкий воздух, а у кинотеатра «Айлендер» их поджидал сам Энди Эйнджел, всем своим существом олицетворяющий само раскаяние и смирение; взор его голубых очей был театрально потуплен в землю.
— Возвращение блудного сына. Хе-хе, — сказал Алекс; они поприветствовали друг друга, словно не виделись несколько лет. Под курткой Энди виднелись очертания новой сигаретной коробки, а в руках он скромно держал толстенную бумажную папку, завязанную двумя медными проволочками. В папке находилась новая пьеса под названием «Сердце гладиатора», посвящённая любви (если можно так назвать отвратительные развратные похождения не имеющего никаких понятий о морали и отпускающего тошнотворные пошлые остроты мужика в медных латах) и смерти (и поделом ему!) храброго гладиатора. Энди был очень горд своим новым детищем, стоившем ему многих мучительных часов, дней и ночей. Одарённый драматург никому не признавался, однако, что муза снисходила к нему во время восседания на белом керамическом или пластиковом санитарно-гигиеническом сооружении, именуемом в просторечии унитазом.
Наша троица мучительно, большими зигзагами приближалась к родному Университету, одаривавшему их знаниями, и тут в поле их зрения попала знакомая личность. Алекс и Энди остановились, когда к ним приблизилась высокая фигура в тёмном плаще и коричневой шляпе.
— Патер Гордон! — окликнул его Энди.
Священник радостно заулыбался, пуская зайчики стёклами пенсне, и подошёл ближе. Из-за этого сближения вампы почувствовали какой-то тяжёлый, гнусный и располагающий к тошноте аромат, которым благоухал сияющий Гордон.
— Benedicat vos Dominus[4], — перекрестил он их.
Присмотревшись получше, вампы поняли причину страшного запаха — вся одежда Гордона была покрыта засохшими грязно-серо-коричневыми корочками… ну, вы сами понимаете, чего. (Если ещё не догадались, то загляните в отверстие любого общественного туалета). Особенно пострадала элегантная шляпа патера — с её полей свисали целые клочья застывших переработанных пищевых отходов. Но, несмотря на это, Гордон жизнерадостно улыбался, он никогда не терял оптимистичного настроения. Вдыхая удушающий запах, можно было лишь позавидовать дигу, нос которого был абсолютно нечувствителен к любого рода благоуханиям. Справившись с рвотным спазмом, Энди спросил:
— Поздравляю, патер, со свободой. Вас полностью оправдали?
Гордон весело помотал головой из стороны в сторону.
— Неа. Я бежал из темницы.
— Как?!!
— Я воспользовался канализационным отверстием, — поделился страшным секретом Гордон. — Я уразумел, что меня даже не собираются судить ближайшие несколько лет, посему, когда мне принесли новую упаковку гемоанаболика, я проглотил сразу все таблетки…
Вампы слушали, затаив дыхание.
— Ощущение было такое, будто кровь вскипела в венах, а голове стало легко, словно её накачали изнутри каким-то газом. Тогда я подошёл к дыре, моему светлому пути на волю, и нырнул. Таблетки позволили мне находиться без доступа кислорода целых полчаса, хотя и пришлось наглотаться дерьма, — увлечённо рассказывал патер. — В некоторых местах труба сгибалась под непозволительными углами, мне приходилось возвращаться и искать боковые ответвления. Но как я был рад, когда надо мной сверкнул солнечный диск, а я вынырнул далеко в море, но на воле! Единственное, о чём я жалею — это журнал и карты, подарок одной моей хорошей знакомой. Их я оставил в камере в полном одиночестве.
— Как, Филип, Орсон и Пип тоже покинули вас?
— Да, Орсону помог какой-то профессор Шварцхельм, его научный руководитель, как я понял. Судьба Филипа и Пипа покрыта для меня мраком.
Они постояли ещё немного, поговорили о всяких несущественностях и разошлись; напоследок патер стрельнул у Энди сигарету и благословил их ещё раз.
