Огромный черный лимузин с ревом промчался мимо Монтейлера, едва не сбив его своим хромированным бампером. Проклятия и грубая брань, раздавшиеся из автомобиля, жестко хлестнули его по лицу. Только тут он обнаружил, что стоит посреди мостовой на оживленном проспекте, и стремглав бросился к тротуару, прочь из потока машин, мчавшихся в сизом тумане выхлопных газов. Неожиданно на его пути оказалась Кэт.
– Ну, вот мы и попали в их город, – проворчал Монтейлер. – Странно, что мы не заметили его во время наших наблюдений с орбиты. Очень странно.
Он с возрастающим недовольством разглядывал улицу, неистовое движение транспорта.
– Где-то здесь должен быть какой-нибудь административный центр. И наверняка в населенном пункте таких масштабов не может не быть вычислительного комплекса...
– Ну почему же обязательно вычислительный комплекс? – спросила Кэт. В ее голосе слышалась затаенная насмешка.
– Потому что все люди на этой планете свихнулись, и нам надо найти разумную ЭВМ, которая могла бы разобраться в происходящем. Что касается меня, то я уже не в состоянии различить, где тут правая сторона, а где левая, где верх и где низ. Мне нужны прямые и понятные ответы на Мон вопросы...
Он на мгновение замолчал.
– Проклятие! Эта планета просто непостижима! Ничего не известно, ничего не понятно. Только за глянешь под чертово покрывало – и опять все путается. У меня такое ощущение, будто...
Монтейлер посмотрел на плотную массу рычащих машин, проносившуюся мимо, и вдруг удивленно воскликнул:
– Смотри!
Он показал рукой на оживленный перекресток. Там виднелось пятно вялой пожелтевшей травы, и в полуметре над поляной висел разведывательный космический корабль, сверкая черным металлом в солнечных лучах и грозно поводя по сторонам орудийными стволами. У открытого люка, уставившись на бурное море автомобилей, сидел робот – одинокий Робинзон на своем островке, окруженном предательскими волнами, где скрывались жадные акулы.
Монтейлер не сводил глаз с корабля, который появился самым невероятным образом и достигнуть которого было невозможно.
– Ну теперь я во всяком случае знаю, где он находится, – сказал он.
– Да ведь это наш корабль! – воскликнула Кэт. – Но как...
– Я больше не задаю вопросов, – проговорил Монтейлер. – Я только воспринимаю происходящее и стараюсь ничего не упустить. Меня здесь ничто не удивляет. Ничто.
«Пусть появится дракон, стометровый живой дракон, – подумал он, – пусть появится что угодно, но пусть это будет настоящим, осязаемым, доступным. Что угодно, только не это!»
– Может быть, корабль летел за нами, – нерешительно произнесла Кэт. – Он обладает необходимым интеллектом, это вполне допустимо.
Но в ее голосе не было уверенности.
– Правильно, – подтвердил Монтейлер, – он летел за нами. Конечно.
«Если это так, то такая реакция корабля для меня новость, ничего подобного прежде не случалось, – кружились мысли в его голове. – Но когда-нибудь что-то происходит впервые, почему бы не сделать такое допущение?»
«Почему?»
«Потому что это совершенно исключено, невозможно. Вот почему!»
– Если нам когда-нибудь снова удастся добраться до нашего корабля, – сказала Кэт, – я уже больше не выйду из него. Но как нам перейти эту улицу?
На противоположной стороне появился бородатый юноша с длинными волосами. Он держал в руках огромный транспарант с призывами бороться против загрязнения окружающей среды. Едва он ступил на проезжую часть, плакат качнулся и вместе с юношей скрылся в потоке машин. На мгновение показалась рука, судорожно хватавшая воздух. Никто даже не притормозил.
– Так как же? – спросила Кэт.
– Похоже, вернулись давно минувшие времена автомобилизма, – сказал Монтейлер. – Попробуем где-нибудь в другом месте.
И он пошел по тротуару.
Старый человек с седой бородой сидел на скамье посреди тротуара и смотрел на поток ревущих автомобилей, бурливший прямо перед ним, почти касаясь его костлявых колен. Он беседовал с еще более глубоким старцем, лицо которого украшала белоснежная борода под перебитым носом. Старец опирался на потертую черную трость.
– Господи, какой шум! – произнес тот, что по моложе.
– Что ты сказал?
– Я сказал, что тут невероятный шум. Теперь только и слышишь, как громыхают эти проклятые автомашины. Я не в состоянии даже думать.
– Не слышу, что ты говоришь. Тут невероятный шум.
Седобородый с нескрываемой злостью посмотрел вдоль улицы.
– И чего мы сидим тут каждый день? Хоть бы кто-нибудь объяснил мне. Тут же с ума сойти можно.
Мы всегда сидели здесь.
– Всегда, – откликнулся седобородый.
– Раньше все было лучше. Чистый воздух и вообще. Ты помнишь лошадей, подводы?
– Лошадей? О да. Их били, стегали, этих про клятых кляч. Я никогда не мог понять, почему, но их здорово стегали. Иногда даже до крови.
– Хорошее было времечко, – сказал старец, мечтательно глядя вдаль.
– И нищие. Иногда били и нищих.
– Теперь почти не встретишь нищего.
– Они вымерли, – сказал седобородый. – Из-за загрязнения воздуха. И из-за этого проклятого шума. А еще потому, что им приходилось переходить улицу.
– Во всяком случае, от них не было никакого проку, – проворчал старец и крепче сжал свою трость, будто собираясь задать трепку какому-нибудь нищему.
– Но в живописности им нельзя было отказать, – возразил седобородый. – По воскресеньям я обычно подавал им милостыню. Господи, как они дрались за каждую монету! Отец с сыном, сын с матерью, муж с женой. Никакой совести, никакого стыда! А потом появлялся полицейский и разгонял всех дубинкой. И поделом! Почему они не брались за честный труд, не искали себе работу? Вот я – нашел же я себе место и жил неплохо.
Он мрачно выругался, не сводя глаз с проносившихся мимо машин.
– Они были просто лентяями, вот и все, – сказал его собеседник. – Впрочем, их уже давно нет в живых.
– Не перенесли выхлопных газов. Мерли как мухи.
– И промышленных выбросов в атмосферу.
– И движения на дорогах. Они так и не сумели понять, что выходить на улицу – это все равно, что сразу лечь в гроб.
– И радиоактивных осадков.
– И синтетических добавок в пищевые продукты.
– Если у этих лентяев были деньги на про дукты.
– Бедность, – угрюмо сказал седобородый, – это преступление, которое карается смертью.
– Господи, я уже двадцать лет не видел не ба! – вздохнул старец.– Не помню даже, как оно выглядит.
– А я помню, – гордо сказал его собеседник. – Оно было голубое. Вот такое голубое.
И он сделал жест, который, по его мнению, должен был изображать незамутненную, слепящую голубизну.
