- Даже несмотря наго, что я бросил в тебя вазу работы Ги-Ченг-Анга?
- К-Анг-Си, - поправила она.
- Точно. К-Анг-Си, - он заставил себя усмехнуться. И вдруг на него обрушилась вся усталость прежних дней и ночей. - Я вроде бы переработал, - сказал он. - Неистовство созидания во искупление потерянного времени. Давай, прогуляемся.
- Великолепно, - согласилась она.
Они вышли и нос к носу столкнулись с роботом-сборщиком.
- Зайдите вечером, сэр, - сказал Мюллер.
- Мистер Мюллер, я представляю отдел кредитных перечислений Акме Брасс и...
- Обращайся к моему поверенному, - отрезал Пауль.
С моря накатывались волны тумана. Звезд не было видно. Огни вечернего города едва проступали в белой пелене. Пауль с Кэрол неторопливо шли по парку. Он ощущал странную легкость в голове не от одного лишь недосыпания. Сон и явь слились воедино. Это были необычные дни. Они прошли в главные ворота и теперь медленно брели по площади перед музеем, рука в руке, ни слова ни говоря друг другу. Они миновали консерваторию, и тут Мюллер заметил впереди толпу, тысячи людей, смотрящих на возвышение для оркестра.
- Что это там? - спросила Кэрол. Мюллер пожал плечами. Они затесались в толпу.
Минут через десять они пробились достаточно близко к сцене, чтобы видеть происходящее. На сцене стоял высокий, тонкий человек с диким взглядом и нечесаной рыжей шевелюрой. Рядом с ним стоял маленький сгорбившийся человечек в рваной одежде, и еще с дюжину стояли с боков, держа глиняные чаши.
- Что тут такое? - спросил Мюллер соседа.
- Религиозный обряд.
- Что-что?
- Новая религия. Церковь Забвения. Вот тот - главный проповедник. Что, ничего не слыхал?
- Совершенно ничего.
- Началось все это в пятницу. Видишь вон того типа с крысиной физиономией? Около проповедника? Это он высыпал в воду эту дрянь. Он сознался, и его заставили выпить его собственную отраву. Теперь он ничего не помнит и помогает проповеднику. Вот чертово отродье!
- А что они делают сейчас?
- В чашах у них это снадобье. Они пьют и все забывают. Пьют и забывают.
Сгущающийся туман заглушал слова человека на возвышении. Мюллер старался разобрать, о чем он говорит. Он видел просветленные глаза фанатиков. От предполагаемого отравителя исходило сияние. Из темноты всплывали слова:
- Братья и сестры... радость, сладость забвения... придите к нам, живите с нами... забвение... прощение... даже самым большим злодеям... забудьте... забудьте...
Чаши обошли стоящих на сцене. Люди, пришедшие, чтобы пополнить ряды последователей нового учения, принимали чаши, отпивали, счастливо кивали головами. В углу сцены стояли трое мужчин с твердыми лицами и наполняли чаши вновь.
По спине Мюллера пробежал холодок. Он вдруг подумал, что то, что зародилось на этой неделе в парке, будет жить долго, будет жить даже тогда, когда события в Сан-Франциско станут достоянием истории; ему почудилось, что нечто невидимое и страшное вырвалось на волю и раскатывается по всей стране.
- Примите... испейте... забудьте... - выкрикнул проповедник.
- _Примите... испейте... забудьте..._ - отозвалась криком толпа.
Чаши пошли по рукам.
- О чем это он? - шепотом спросила Кэрол.
- Примите... испейте... забудьте...
- _Примите... испейте... забудьте..._
- Благословенно есть сладостное забвение.
- _Благословенно есть сладостное забвение_.
- Сладостно сложить с себя тяжкую ношу души.
- _Сладостно сложить с себя тяжкую ношу души_.
- Радостно возродиться вновь.
- _Радостно возродиться вновь_.
Туман все сгущался. Мюллер уже с трудом видел здание аквариума, стоящее через дорогу. Он покрепче сжал руку Кэрол и стал подумывать, что пора выбираться отсюда.
Он должен был согласиться, что в чем-то этот проповедник прав. Разве не стало лучше ему самому после того, как попавшее в кровь лекарство смыло часть его прошлого? И все же... увечить мозг подобным образом, намеренно, с радостью, испивая забвение до дна...
- Благословенны есть те, кто может забыть, - выкрикнул проповедник.
- _Благословенны есть те, кто может забыть_, - ревом отозвалась толпа.
- Благословенны есть те, кто может забыть, - услышал Мюллер свой собственный крик. Его вдруг начала бить дрожь. Он почувствовал внезапный страх: он ощутил мощь этого странного нового движения, крепнущую силу лишенной всякого смысла проповеди. Создавалась новая религия, культ, предлагающий полнейшее освобождение от всего, что давит на человека изнутри. Они могут синтезировать эту пакость тоннами, подумал Мюллер, и напичкать ей весь город. Тогда все станут другими, все смогут вкусить радость забвения. Никто не сможет их остановить. Спустя некоторое время никто и _не станет_ их останавливать, Мы будем пить воду и забывать все больше и больше. А потом мы начисто сотрем всю боль и все грустные воспоминания. Мы изольем чашу доброты и изгоним из себя прегрешения прародителей наших, предадим горе, что парит кругом, и предадим все на свете: душу, себя, мозг. Мы изопьем сладостное забвение. Мюллера передернуло. Резко повернувшись и крепко схватив Кэрол за руку, он протолкался через толпу и с угрюмым видом устремился в туманную ночь, стараясь найти выход из парка.
