– Журнал, мэм? – предложил стюард.
Я отказалась. Журналы на борту дирижаблей всегда тупые, а мне нравилось смотреть, как скользит внизу английский пейзаж. Был чудесный солнечный день, дирижабль с тихим гудением проплывал мимо маленьких пухлых облачков, рассыпанных по небу стадом небесных овечек.
Вот навстречу нам поднялись и исчезли за кормой Чилтернские холмы, мы миновали Уоллинг-форд, Дидкот и Уонтедж. Проплыла подо мной Уффингтонская Белая Лошадь[5], вызвав воспоминания о пикниках и веселом флирте. Мы с Лондэном тут часто бывали.
– Капрал Нонетот? – спросил знакомый голос.
Я обернулась и увидела в проходе человека средних лет с полуулыбкой на лице. Мы не виделись двенадцать лет, но узнала я его моментально.
– Майор! – воскликнула я, чуть напрягшись в присутствии бывшего командира.
Его звали Фелпс, он командовал нами в тот день, когда наша легкая танковая бригада по ошибке напоролась на русские пушки, которые как раз готовились отразить атаку на Балаклаву. Я служила водителем БМП. Паршивое было времечко.
Дирижабль начал медленно спускаться над Суиндоном.
– Как жизнь, Нонетот? – спросил он. Наши прошлые воспоминания диктовали стиль общения.
– Хорошо, сэр. А у вас?
– Не могу пожаловаться. – Он рассмеялся. – Ну, мог бы пожаловаться, но к чему? Эти идиоты произвели меня в полковники, представляешь!
– Поздравляю, – с легким беспокойством сказала я.
Стюард попросил нас пристегнуться. Фелпс сел рядом со мной, застегнул ремень и понизил голос:
– Меня тревожит Крым.
– А кого он не тревожит? – ответила я, подумывая, не сменил ли Фелпс с нашей последней встречи свои политические убеждения.
– Верно. Эти козлы из ООН суют свой нос туда, куда их не звали. Если мы отдадим Крым, то все жизни, которые мы там положили, пойдут псу под хвост.
Я вздохнула. Ничего не изменилось, а спорить я не собиралась. Я захотела, чтобы эта война кончилась, почти сразу же, как попала в Крым. То, что там творилось, не соответствовало моим представлениям о войне. Вышвырнуть нацистов из Европы – это было правильно. Но воевать за Крымский полуостров – ксенофобия, гордыня и кретинический патриотизм.
– Как рука? – спросила я.
Фелпс показал мне протез. Повращал кистью, согнул пальцы. Впечатляло.
– Отпад, правда? – сказал он. – Он воспринимает импульсы от такой сенсорной штуковины, которую приделали к мускулам плеча. Если бы я потерял руку выше локтя, получилась бы чисто жопа с ушами.
Он немного помолчал и вернулся к прежнему разговору:
– Мне не дает покоя, что весь этот хипеж может заставить правительство сдаться еще до наступления.
– Наступления?
Полковник Фелпс улыбнулся.
– Конечно. У меня есть друзья наверху, они говорят, что поставка новых плазменных винтовок – вопрос считанных дней. Думаешь, русские устоят перед «крутью»?
– Честно говоря, нет. Разве что у них есть своя версия.
– Ни шанса. «Голиаф» – самая передовая компания по производству вооружения в мире. Поверь, я, как и все, надеюсь, что нам не придется их использовать, но «круть» – это та переломная точка, которой мы все ждали.
Он порылся в портфеле и достал брошюрку.
– Я катаюсь по Англии и вдалбливаю им, что Крым отдавать нельзя. Думаю, ты должна мне помочь.
– Мне так не кажется, – начала было я, принимая книжечку.
– Чушь! – ответил полковник Фелпс и перешел на митинговый слог. – Твой долг как ветерана кампании, оставшегося в живых и ныне здравствующего, поднять голос в защиту тех, кто принес себя в жертву. Если мы отдадим полуостров, все их жизни будут потеряны зря.
– Я думаю, сэр, что они и так уже потеряны, и что бы мы ни решили, этого уже не изменить никак.
Он сделал вид, что не слышит меня, и я замолчала. Яростная поддержка военного конфликта позволяла полковнику как-то справляться со своим собственным отчаянным положением. Когда нам дали приказ наступать, мы готовились встретить «символическое сопротивление», а попали под кинжальный огонь русской артиллерии. Фелпс ехал на броне БМП, когда русские открыли огонь из всего, что у них было. Ему оторвало руку ниже локтя и искромсало спину шрапнелью. Мы сложили его и остальных в машину и отвезли к английским окопам гору стонущего человеческого мяса. Я вернулась в мясорубку, как и те немногие, кто мог это сделать, и поехала между пылающими разбитыми машинами, выискивая выживших. Семьдесят шесть БМП и легких танков послали в тот день под русские пушки. Вернулось две машины. Из пятисот тридцати четырех солдат выжили тридцать четыре, и только восемь не были ранены. Одним из убитых был Антон Нонетот, мой брат. Так что «отчаянное положение» полковника было бледной тенью подлинного отчаяния…
К счастью для меня, дирижабль вскоре причалил, и я сумела отделаться от полковника Фелпса в зале ожидания при аэродроме. Забрав из багажа чемодан, я спряталась в женском туалете и сидела там, пока не уверилась, что он уже ушел. Его брошюрку я разорвала на мелкие кусочки и спустила в унитаз.
В зале действительно было пусто. Он, кстати, был намного больше, чем нужно такому небольшому городку. Здание возвышалось над аэродромом, как желтовато-белый слон, символизируя великие надежды проектировщиков Суиндона. Площадь перед зданием была тоже совершенно пуста, если не считать двух студентов с антивоенным лозунгом. Они узнали о приезде Фелпса и надеялись, что смогут отговорить его вести провоенную агитацию. Шансов на это у них было два – слабый и вообще никакой.
Я быстро отвернулась. Если они знают, кто такой Фелпс, то и меня вполне могут знать в лицо. На условленном месте встречи тоже было пусто. Странно. Я созвонилась с Виктором Аналогиа, начальником Суиндонского отделения литтективов, и он предложил мне прислать за мной машину. И где же она? Было жарко, я сняла пиджак. Из динамика то и дело неслась заезженная запись, напоминавшая отсутствующим водителям о запрете парковать машины в пустой белой зоне. Усталый грузчик привез несколько пустых тележек. Я устроилась рядом с «Говорящим Уиллом» в дальнем конце зала – официально этот аппарат назывался «Торговым автоматом для распространения монологов Шекспира». Этот читал «Ричарда III». Это был простой ящик с полированным верхом, внутри – вполне приличный поясной манекен в соответствующем наряде. За десять пенсов аппарат выдавал короткий отрывок из Шекспира. Такие автоматы не производили с тридцатых годов, и они потихоньку становились раритетами. Бэконианский вандализм и недостаток квалифицированного обслуживания ускоряли их выход из строя.
Я нашла десятипенсовик и сунула его в щель. Послышалось тихое жужжание и щелчок, словно заводилась автомашина. Когда я была маленькой, на углу Коммершл-роуд стоял аппарат, читавший «Гамлета». Мы с братом изводили маму, выпрашивая у нее мелочь, и слушали потом, как манекен рассказывает о том, чего мы до конца не понимали. Он говорил о «безвестном крае». Мой брат, в детской своей наивности, заявил, что хотел бы туда попасть, – так оно и случилось семнадцать лет спустя, во время сумасшедшей атаки в шестнадцати сотнях миль от дома, под рев моторов и грохот русской артиллерии.
