Журнал «Если» - «Если», 2009 № 03

На следующее утро в храме меня уже ждал старый Перри Хендрикс. Он еще не свыкся с мыслью о смерти дочери, которая пыталась выстоять в неравном бою с раком в течение почти трех лет, и следующие полтора часа я посвятил попытке утешить его. Умиротворение — одна из составляющих моей работы, самая неприятная для меня часть, но не из-за нежелания нести утешение страждущим, а потому что я бессилен перед скорбью и ощущаю все свои попытки утешения недостаточными.

Затем зашла миссис Николсон, чтобы удостовериться, что наша церковь — подходящее место для венчания ее дочери, а также обсудить соответствующие финансовые дела. Однако ни она, ни я не коснулись факта, что ее дочь на пятом месяце беременности. Судить их — не мое дело, только помогать и успокаивать.

Когда она ушла, Джексон принес чай.

— Извините, что я пришел позже, — сказал он, — но я не хотел прерывать вашу беседу с прихожанкой.

— Ты проявил деликатность, молодец, — похвалил я. — Если бы я испытывал сильную жажду, когда у меня посетитель, я бы позвал тебя. — Я налил себе полную чашку и отхлебнул глоток. — Чай хорош! Хотел бы я выпить его в компании с тобой.

— Я не употребляю пищу и напитки, преподобный Моррис.

— Знаю. Все равно мне хочется сделать для тебя хоть что-то, дабы поблагодарить за доброту и чуткость, которую ты ко мне проявляешь. Ведь твоя должностная инструкция не предусматривает ни приготовления ланча, ни рецензирования проповедей…

Он стоял абсолютно недвижимо почти полминуты, а потом, когда я уже решил, что у него, возможно, подсел аккумулятор, заговорил:

— Вы можете сделать для меня одну вещь, преподобный Моррис?

— Что же это? — удивился я. Ни один робот никогда раньше не просил меня об одолжении.

— Позвольте мне сидеть вместе с прихожанами по воскресеньям, — сказал Джексон.

Из всего, о чем он мог попросить, этого я ожидал меньше всего.

— Зачем? — поразился я.

— Я хочу стать одним из верующих вашего прихода.

— Но ты же робот! — не сдержавшись, выпалил я.

— Если Господь есть Бог всего, разве не является Он Богом роботов? — вопросил Джексон.

— Мне не стоило рекомендовать тебе читать Библию, — признался я. — Это было ошибкой.

— В Библии написана истина?

— Да, — кивнул я.

— Может, для роботов эта истина менее пригодна, чем для людей?

— Именно так, — сказал я. — К сожалению.

— Почему? — спросил он.

— Потому что у робота нет души, — ответил я.

— А где ваша? — спросил Джексон.

— Душа нематериальна, — объяснил я. — Я не могу тебе ее показать, но я знаю, что она есть и является моей неотъемлемой и очень важной составляющей.

— Почему мне запрещено предлагать тот же самый ответ?

— Джексон, ты все слишком усложняешь, — вздохнул я.

— Я не хочу вызывать у вас душевный дискомфорт или ставить в неудобное положение, — ответил Джексон. Помолчал и продолжил:

— Разве это не проявление души?

— Хорошо, представим чисто гипотетически, что ты прав, — воскликнул я. — Как тебе понравится тот факт, что ни у какого другого робота души нет?

— Я не согласен с этим предположением, — сказал Джексон. — Библия гласит, что все мы твари Божьи.

— Тебя можно выключить, — указал я. — Спроси любого роботехника.

— Вас тоже, — парировал Джексон. — Спросите любого доктора. Или стрелка.

— Это бессмысленный и бесполезный спор, — печально вздохнул я. — Даже если тебе удастся убедить меня, верующие никогда не примут робота-прихожанина.

— Почему? — спросил он.

— Потому что у каждого есть друг или родственник, который потерял работу из-за робота, — объяснил я. — Два наших завода закрылись, молодежь, едва закончив школу, разъехалась в поисках работы… И так сейчас по всей стране. Наблюдается резкая неприязнь к роботам. — Я вздохнул и сделал вывод: — Это знак времени.

Он ничего не ответил, и из-за этого я почувствовал себя еще хуже.

— Пожалуйста, скажи, что ты это понимаешь, — продолжил я.

— Я понимаю, преподобный Моррис.

Снова тяжелая тишина.

— Ты хочешь еще что-нибудь сказать перед моим уходом? — спросил я.

— Нет, преподобный Моррис.

— Тогда увидимся завтра, — сказал я. — И давай больше не будем возвращаться к этому спору.

Ночью беспокойство овладело мною, не давая заснуть. Я предпринял долгую прогулку, надеясь, что она поможет, и случайно оказался перед церковью. Возможно, я подсознательно собирался пройтись в том направлении — не знаю. Но решил, раз уж я все равно пришел, да и сна ни в одном глазу, займусь какой-нибудь бумажной работой. Я вошел через боковую дверь и направился к кабинету, когда услышал тихий голос.

Заинтересованный, я последовал на звук и спустя мгновение оказался у задних скамей темного зала. Джексон стоял на коленях у алтаря, и его голос был едва слышен:

— Господь — Пастырь мой, я не буду…[9]

Я повернулся и пошел домой, не потревожив его.

Ночь прошла без сна, обремененная ощущением собственной вины. Подходя к церкви, я был почти готов к продолжению дискуссии, но когда я вошел, Джексон подметал пол между скамьями и на мое приветствие ответил обыденным: «Доброе утро, преподобный Моррис». Он принес мне утренний чай строго вовремя и ни словом не обмолвился о вчерашнем споре.

Ланч тоже обошелся без происшествий, и послеполуденный чай, и целый день. И следующий, и последующий дни. И наконец я перестал ожидать, когда в стену стукнет второй башмак.

Оказалось, что успокоился я слишком рано.

Спустя четыре дня, воскресным утром, произошло непредвиденное. Ожидая, когда прихожане соберутся, я вносил последние мелкие исправления в текст проповеди и наконец вышел на кафедру к своей пастве.

Начал я, как обычно, с благословения. Затем мы молились, слушали гимны, и наконец пришло время проповеди. Стоило мне произнести несколько слов, как я почувствовал нарастающее беспокойство в зале. Вначале я не мог определить причины волнения людей. Один за другим они поворачивались и смотрели на кого-то, кто только что сел в последних рядах, но я и представить себе не мог, в чем проблема, поскольку любой прохожий был желанным в нашей церкви. Потом вновь прибывший слегка шевельнулся, и я увидел отблеск света, отраженный от его щеки.

Это был Джексон. Он где-то нашел или сделал сам телесного цвета крем и покрыл им почти все лицо, голову и руки. На металлическое тело он нацепил истрепанный кособокий костюм, видимо, выкопанный из помойки в переулке позади церкви. На первый взгляд, в тусклом свете зала, метров с тридцати он мог сойти за человека — но только издалека, и только на первый взгляд.