Рассказ профессора показался мне полным безумием. Но ты знаешь, как нелегко отвергнуть брошенный вызов. Я выдержал паузу в несколько минут, раздумывая.
– Как глубоко вы планируете погрузиться, сэр?
На столе в каюте лежала карта. Профессор указал пальцем на точку к юго-западу от Канар.
– В прошлом году я делал замеры дна в этом месте, – сказал он. – Неподалеку находится впадина не менее двадцати пяти тысяч футов в глубину. Я первый, кто сделал это открытие. Верю, что когда-нибудь в мою честь на картах появится надпись «Маракотова бездна».
– О господи, сэр! – воскликнул я. – Неужели вы предлагаете опуститься в эту бездонную пучину?
– Нет, конечно же, нет, – улыбнулся профессор. – Ни лебедочные цепи, ни кислородные трубки не позволяют опуститься глубже чем на полмили. Вокруг расщелины, которая, как я уверен, сформировалась много лет назад в результате действия вулканических сил, находится узкое плато. Плато расположено на глубине не более трехсот морских саженей.
– Триста морских саженей? Треть мили!
– Да, приблизительно треть мили. Я намереваюсь опуститься в герметичной камере на дно подводной насыпи. Мы постараемся исследовать глубоководный мир настолько, насколько это представляется возможным. Разговорная труба соединит нас с кораблем. Так мы сможем давать указания команде. Стоит только прошептать, и нас немедленно вытянут обратно на поверхность.
– А кислород?
– Кислород нам станут закачивать сверху.
– Но на такой глубине царит полная темнота.
– Боюсь, что тут вы совершенно правы. Исследования Фоля и Сарасэна в Женевском озере показывают, что даже ультрафиолетовые лучи не способны достичь подобной глубины. Но какое это имеет значение? Мы будем снабжены электричеством от судовых машин, в дополнение к шести двухвольтовым сухим батареям Хэллесена, соединенным между собой. Итого получается двенадцать вольт. А еще в нашем распоряжении будет сигнальная лампа Лукаса военного образца в качестве подвижного рефлектора. Нам этого вполне хватит. Что еще вас смущает?
– А если кислородные трубки спутаются?
– Они не спутаются. Кроме того, в камере в качестве резерва имеется сжатый воздух в баллонах. Его должно хватить на двадцать четыре часа. Теперь вы удовлетворены? Вы последуете за мной?
Мне предстояло принять нелегкое решение. Мозг работал быстро. Воображение рисовало четкие картины. Я почти физически ощущал тесноту черной железной коробки, спертый воздух внутри. Вдруг стены камеры вогнулись, струи воды хлынули в отверстия между заклепками и болтами, разрывая обшивку. Мутная жидкость стала проникать сквозь трещины в днище и дюйм за дюймом подниматься вверх. Смерть обещала быть долгой и мучительной… Я поднял голову. Горящие глаза старика смотрели на меня сверху вниз с воодушевлением мученика за идею. Энтузиазм подобного рода заразителен. Если это безумие, то оно по крайней мере благородно и бескорыстно. Пламя перекинулось с профессора на меня, я вскочил и протянул ему руку.
– Доктор, я с вами до конца!
– Я так и знал, – ответил Маракот. – Мой юный друг, я выбрал вас не за поверхностные знания об океане, – улыбаясь, добавил он, – и не за ваши изыскания о крабах. Есть качества гораздо более важные – это верность и мужество.
Убедившись, что заброшенная приманка сработала, профессор отпустил меня. С этой минуты я был связан клятвой, а мои планы на будущее рассыпались в прах. Сейчас от корабля отчалит последняя шлюпка! Спрашивают, нет ли писем на берег. Ты никогда больше не услышишь обо мне, дорогой Талбот, или же получишь письмо, которое стоит того, чтобы его прочитали. Если от меня не будет вестей, можешь приобрести плавучий надгробный памятник и закрепить на якоре где-нибудь южнее Канарских островов. Прикажишь высечь на памятнике надпись: “В этом месте или где-то поблизости покоится все, что оставили рыбы от моего друга Сайруса Дж. Хедли”».
Второй документ – неразборчивая радиограмма, которую удалось перехватить нескольким судам, в том числе почтовому пароходу «Аройя». Радиограмма была принята в три часа дня 3 октября 1926 года. Это доказывает, что она была отправлена всего лишь два дня спустя после отплытия «Стратфорда» от Канарских островов, что согласуется с письмом Хедли. Время приблизительно совпадает со временем, когда норвежский барк видел гибнущее судно в двухстах милях к юго-западу от Санта-Крус-де-Тенерифе.
Радиограмма гласила: «Лежим на боку. Боюсь, что ситуация безнадежна. Потеряли Маракота, Хедли и Сканлэна. Местоположение неизвестно. Носовой платок Хедли на конце глубоководного лота. Господи, спаси наши души! “Стратфорд”».
Эта бессвязная радиограмма оказалась последним сообщением со злополучного судна. Конец казался настолько странным, что его сочли признаком крайне возбужденного состояния радиста. Однако содержание послания не оставляло ни малейшего сомнения относительно судьбы корабля.
Объяснение загадочному происшествию (если это можно назвать объяснением), следует искать в записках, обнаруженных в стеклянном шаре. Полагаю, что краткий отчет об этой находке, который уже появился в печати, должен быть изложен более подробно. Я привожу отчет дословно из вахтенного журнала «Арабеллы Ноулз». Это судно, груженное углем, направлялось из Кардиффа в Буэнос-Айрес под командой мистера Амоса Грина.
«Среда. 5 января 1927 года. 27 градусов 14 минут северной широты, 28 градусов западной долготы. Спокойная погода. Голубое небо с низкими перистыми облаками. Вода прозрачна как стекло. Во вторую склянку средней вахты старший помощник доложил, что заметил необычный сверкающий предмет, который выпрыгнул из моря, а затем упал обратно. В первую минуту старшему помощнику показалось, что на поверхности резвится неизвестная рыба, но, посмотрев в подзорную трубу, он разглядел серебряный глобус или шар, такой легкий, что шар скорее не плыл, а лежал на поверхности воды. Я был немедленно вызван на мостик. Шар величиной с футбольный мяч ярко сверкал почти в полумиле от судна. Я приказал остановить машины и послал бот со вторым помощником, который подобрал шар и доставил на борт.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что шар сделан из необычного, очень прочного стекла и наполнен столь легкой субстанцией, что, когда его подбрасывали в воздух, он полоскался на ветру, словно детский воздушный шарик. Шар был почти прозрачен. Разбить прочную оболочку и добраться до бумаг оказалось непростой задачей. Молоток оказался бесполезен. Шар лопнул лишь тогда, когда главный механик сунул его под поршень двигателя. К сожалению, шар разлетелся в искрящуюся пыль, так что нам не удалось найти ни одного приличного куска, подходящего для исследования состава. Однако бумаги остались неповрежденными. Прочитав сообщение, мы поняли, что оно имеет огромное значение, и решили вручить бумаги британскому консулу, как только достигнем Ла-Платы. Я выхожу в море вот уже тридцать пять лет, но первый раз сталкиваюсь с подобной загадкой. То же самое говорят все, кто находится сейчас на борту. Пускай во всей этой истории разберутся головы поумней, чем моя».
