Вот и все. Обратной дороги нет…
Следователь поднимает на меня глаза. Он круглолицый, очень светлый, даже брови и ресницы белые. Располагающее, открытое, добродушное лицо. Увидев меня, он поднимается из-за стола и спортивной походкой идет на встречу, крепко пожимает руку.
— Артем Владимирович! Здравствуй, здравствуй, дорогой! Проходи, располагайся. Хочешь — в кресле, хочешь — на стуле.
Сажусь на краешек стула, оглядываюсь. Просторный, светлый кабинет. Мебель под орех, в шкафу за стеклом — книги, журналы. В основном художественная литература, фантастика. Замечаю несколько томиков Стругацких, Булычева, Варшавского, Шефнера, Гора, Парнова и Емцова. На стене — выложенный из кусочков полированного дерева портрет Дзержинского. Стол украшает лампа, красная настольная лампа, точно такая же, как у меня дома.
Страх уходит, улетучивается, ускользает. Вот только что он был, наполнял меня собой, как сигаретный дым комнату, но словно бы кто-то распахнул окно — и ветер выдул дым, сделал воздух свежим и чистым.
— Кури, — следователь пододвигает красно-белую пачку «Столичных». — Или, может быть, чаю?
— Нет, спасибо.
— Зря, у нас хороший чай, из братской Индии, — он улыбается.
— Я завтракал…
— Ну, неволить не стану. Слово гостя — закон для хозяина.
Повисает пауза. Он барабанит пальцами по столу, смотрит в окно, наконец, как бы извиняясь, произносит:
— Даже не знаю, с чего начать. Бред какой-то… Нормальный парень, комсомолец, спортсмен, журналист — и вдруг, такое… Как же тебя угораздило-то?
Пожимаю плечами. Что значит — как? Все проще простого. Но он истолковывает мое молчание по-своему:
— Я понимаю — ерунда приключилась. Вот помню, был я маленьким и в деревне мы с пацанами по лугу бегали, в войнушку играли. Ну, знаешь, как это — «Я с пестиком, ты с кенжиком. Тахтах! Падай, ты убит!». В общем, валялись в траве, ползали по-пластунски… И я, представляешь, вляпался в коровье дерьмо. Случайно, просто не заметил. И все, игра оказалась испорчена. Пришлось идти на реку, отмываться…
Следователь умолкает, закуривает, сквозь огонек спички смотрит на меня.
— Сдается мне, брат, что ты вот в такую же ситуацию попал, а?
— Наверное…
— Во-от! — его улыбка становится еще шире. — Но поскольку ты, Артем, человек советский, и прямо скажем, хороший человек, наша задача, наша общая задача — помочь тебе смыть с себя то дерьмо, что случайно — тут нет никаких сомнений — оказалось на твоей биографии.
— Смыть?
— Именно. Или ты что, думаешь, что КГБ — это стучание кулаком по столу, нахмуренные брови и лагерный срок без суда и следствия? Э-э-э, милый, отстал ты от жизни…
— Да ничего я не думаю.
— Ой, да не ври только! — машет он рукой. — Стереотипы крайне живучи. Нет, конечно, когда-то оно так и было. Но! В тот период по-другому-то было нельзя. Кругом враги, и внешние, и внутренние. Поэтому он… — последовал жест в сторону портрета Дзержинского, — был беспощаден. Карающий меч революции, что ты хочешь. Но революция давно кончилась. Сейчас совсем другие времена. И мы, Комитет государственной безопасности, уже не только и столько караем, сколько помогаем. Да и кого карать-то? Собственных товарищей? Наших, советских людей? В жизни всякое бывает. Оступился человек, заигрался — а тут коровье дерьмо в траве. Вот и получается, что КГБ отчасти… прачечная. Не самая приятная работенка, скажу честно, но если не мы, то кто? Понял, осознал? Что молчишь, товарищ Новиков?
— Осознаю.
— Это хорошо! — веселится следователь. Затушив окурок в хрустальной пепельнице, он хлопает ладонь по серой картонной папке, лежащей перед ним. — Вот я тут изучал твою жизнь. Замечательная жизнь! Настоящая. Уже сейчас — настоящая. Но ты пока в самом начале пути, друг мой Новиков. И, к сожалению, иной раз случается, что прямая, торная жизненная дорога вдруг начинает вихлять, становится все уже и уже, превращается в кривую тропку и уводит человека в болотину. Понял, о чем я?
— Ну да…
— А раз «да», то давай, все по порядку: кто, что, как и почему. Иначе отмыть тебя нам будет сложно. Нет, ты, конечно, можешь вообще ничего не говорить — твое право. Мы все равно постараемся тебе помочь, и не просто постараемся, а поможем, обязательно поможем. Но разве ты сам себе враг?
— Да нет.
— Шикарная штука — наш русский язык! Вот ты сейчас чего мне ответил? «Да нет». Это как же понимать прикажешь? «Да» или все-таки «нет?»
Усмехаюсь — с этим парнем интересно общаться. Киваю:
— Да.
— Ну и чудесно! Тогда я сейчас все-таки попрошу принести нам чай, а ты пока соберись с мыслями…
Упруго встав из-за стола — он вообще был весь такой вот упругий, быстрый, заводной, прямо рубаха-парень, а не кэгэбэшник! — следователь пробегается по кабинету, прищелкивает пальцами, точно от избытка эмоций и скрывается за дверью.
Сижу, оглядываюсь, осматриваюсь — и вижу на соседнем столе «Литературную газету», открытую на тринадцатой странице, там, где рубрика «Международная жизнь». Большая, на всю полосу, статья, увесистый такой кирпич. Называется: «Призрачный мир, жестокая действительность», автор — Александр Чаковский. Начинаю читать. Глаза выхватывают фразу: «Девушки с головой или потерявшие ее желательны для случайных половых связей».
Что за хрень? Вчитываюсь в статью. Оказывается, она о хиппизме на Западе. Автор, точно опытный хирург, разделывает бедных хиппарей, раскладывая перед читателем все их внутренности — вот сердце, вот мозги, вот ливер, а это вот печень — смотрите, все такое сморщенное, убогое! Хиппи, по мнению неизвестного мне Чаковского, только маскируются под бунтарей. На самом деле общество потребления ведет их за собой, как телков на веревочке. Веревочка эта скручена из музыки, развлечений, моды и всяких штук, раскрепощающих сознания. Для хиппи создана целая индустрия — ночные клубы, фильмы, книги, газеты, в одной из которых и было напечатано привлекшее мое внимание объявление, стильная одежда. В общем, пока одни трясутся под рев гитар в наркотическом угаре, другие зарабатывают на этом бешеные деньги. Забавная статья, надо сказать. По крайней мере, я читаю ее с интересом.
Следователь возвращается, ставит на стол чашки с чаем. Заметив, что я держу в руках газету, подмигивает:
— Прочел? Ну и как? С профессиональной точки зрения?
— Здорово. Бойко. С пониманием.
— Во-от! — помешивая ложечкой в стакане, говорит он. — То есть ты понял, осознал, да? А теперь смотри: что-то подобное затевается и у нас. И атака направлена на молодежь. Вещички разные западные, музычка, журнальчики. Вы… Ну, не кривись, я не тебя имею в виду, а некоторых, подчеркиваю, некоторых представителей молодежи — готовы выкладывать кровно заработанные деньги, чтобы приобретать все это, а ведь в конечном итоге в чей карман они попадают? Вдумайся, а? Получается, что тот, кто покупает у фарцовщиков джинсы, платит капиталисту-производителю. То есть работает на кого? На нашего идеологического врага! Вот так-то, друг ты мой хороший. Ты трудишься, зарабатываешь, мама твоя ночей не спит, а все ваши кровные преумножают богатство какого-нибудь Леви Страусса. Оно нам надо? Оно тебе, вот тебе лично, Артему Новикову, надо?
— Да я… — волнуясь, чуть ли не выкрикиваю. — Я не покупал ничего!
— Я тебе верю! Вот честно — верю, и все тут. Потому что вижу — ты не из таких. Не из этих. Ты все понимаешь, взрослый же мужик! А многие… ну, не многие, а опять же некоторые — ни хрена не хотят понимать. Ведь стыдоба же — капиталистов, хозяйчиков обогащать ради тряпки, ради картинки в журнале, ради поганой кассетки! Так им, представляешь, не только не стыдно, а еще и на преступления идут…
Он прихлебывает из стакана, морщится — хорош чаек! — и говорит уже другим тоном, тихо и доверительно:
— А ведь шмотки-то — всего лишь начало. Знаешь, что потом?
— Что?
— Наркотики. Оружие. И услуги. Услуги, за которые платят.
— Какие услуги? — я задаю этот вопрос чисто механически. Ох, оплел меня рубаха-парень, вовлек в разговор. Тону, чувствую — тону, как в трясине, но поделать ничего не могу. Этот улыбчивый следователь еще больший профессионал, чем автор статьи Чаковский. И главное — я никак не пойму, к чему весь этот наш разговор?
