— Кажется, у меня чулок немножко порвался, — сказала она. — Но это пустяки.
Действительно, я заметил спустившуюся петлю на ее коленке.
— Это пустяки, — повторила Марге.
На мигу меня промелькнула какая-то мысль, ощущение, что надо что-то предпринять, но тут же вылетела из головы.
Перед нами шумела большая площадь. Она немного напоминала Ратушную площадь в Таллине. Разве только тесно прижатые друг к другу островерхие готические фронтоны поднимались здесь повыше, кроме того, их было гораздо больше; стены здесь были ярче и чище, мостовая же, наоборот, менее стертая. На другой стороне площади стояли вперемежку самые разнообразные экипажи: от карет, запряженных четверкой, на дверцах которых красовались дворянские гербы, до сияющих серебром мотоциклов «Паннония» и гоночных автомобилей. Так же пестра и многолика была толпа, люди фланировали по площади, мимо маленьких лавчонок, по прилегающим улицам. Рядом с римской туникой шагал посасывающий сигару Мистер Твистер. В небе парили воздушные шары. Погода была ясная. Большие башенные часы показывали XII.
Над готическими крышами послышалось какое-то жужжание, и мы увидели летящего толстенького человечка. Шлеп! — он приземлился перед зданием вокзала.
— Привет, Кааро!
— Это был Карлсон, который живет на крыше.
— Кто лучший в мире поглотитель какао? — Карлсон, который живет на крыше, плотоядно поглаживал свой животик. — О, у меня дома четыре миллиона пачек какао, а ты, Кааро, знаешь хоть кого-нибудь в мире, кто был бы лучше Бо Нильссона?
— Нет, не знаю, — признался я, улыбаясь. — Мне очень жаль.
— Если ты мне дашь пять тысяч конфеток «Тийна», то я тебе расскажу о нем. По крайней мере, два или три года назад он был самый лучший в мире Бо Нильссон.
У меня с собой не было пяти тысяч конфет «Тийна», — по правде сказать, я особого интереса ни к какому Нильссону не испытывал, — и Карлсон, поглаживая животик, направился в вокзал.
Пока мы прогуливались по площади, мне пришлось отвечать еще на множество приветствий и шуток. Марге кивала всем моим знакомым скромно и вежливо, как воспитанная девочка. Из открытого окна неслась музыка. Я заметил большую граммофонную трубу. «Стоит захотеть, и буду я в Австралии», — пела Хельги Салло.
Мы облюбовали открытую коляску без кучера, я помог Марге сесть, вскочил на козлы, и мы покатили в Город. Маленькая резвая лошадка бежала ровной рысью, мы ехали по чудесным узким улочкам, тут висела вывеска пекаря, там — сапожника, по тротуарам прогуливались празднично настроенные, оживленные люди, из открытых окон слышалась музыка. Мы пересекали площади, перекрестки, ехали по проспектам, где в зелени небольших скверов стояли скромные памятники. Площадь Ганса Христиана Андерсена, проспект Александра Грина, бульвар Якоба Хурта, улица Евгения Шварца;
Этот Город мне нравился, всегда нравился; теперь я вновь после многолетнего перерыва оказался здесь и был очень, очень счастлив.
Улица, на которую мы вскоре приехали, была тихая и довольно широкая. Лошадь, прядая ушами, остановилась у тротуара. Мы вышли из коляски. В тени каштанов приютилось уютное кафе. Над входом висели часы, они показывали XII.
Все часы в Городе всегда показывали XII.
В вестибюле кафе было тихо и прохладно. Сюда доносился аромат индийского кофе. Я отнес наши плащи на вешалку, больше ничьей одежды там не было, мы посмотрелись в зеркало, Марге покосилась на свою коленку — едва заметная петля все-таки немного тревожила ее, — причесалась, и мы по винтовой лестнице поднялись наверх. Эта часть зала была почти пуста» Лишь возле двери на кухню за маленьким столиком сидел какой-то мужчина с энергичным лицом, очень похожий на одного эстонско-латышско-литовско-русско-польско-немецкого киноактера. Но нет, это был кто-то другой. Он попивал сок и читал газету.
Мы сели в дальний угол, подальше от широких окон. Приятно шумел скрытый в стене вентилятор. Глаза отдыхали на паре пестроцветных абстракций, висевших на светлой матовой стене. Мимо нас прошли трое или четверо молодых людей с задумчивыми лицами, они направились к винтовой лестнице и поднялись на следующий этаж.
— Тогда я ему и сказал: реализм — это скучно, — тихо произнес один из них.
Я подождал, пока их шаги и негромкий разговор затихнут на винтовой лестнице, потом вытянул ноги, оперся подбородком на сплетенные пальцы и несколько мгновений наслаждался этой неповторимой, нежно прохладной, уютной, задумчивой и ароматной тишиной, которую мне очень редко приходилось наблюдать в утренних кафе. Чтобы хорошо понять это мое наслаждение, прежде надо прожить кучу лет, посетить множество кафе, надышаться их чадом в обеденное время, претерпеть их нетерпеливую спешку и суету, их прокуренные, пропитанные винным и ликерным духом вечера, их шум и гам перед закрытием, надо поволноваться в молодых компаниях, надо, сидя за столиком, поспорить из принципа, ради самого спора, надо, явившись на стихийное послелекционное сборище, внеся свою лепту в общую кассу, почувствовать близость дружеских локтей, их преднамеренные и непреднамеренные толчки и при этом прослыть блестящим и остроумным, таким, кого всегда, даже в часы пик, впускают в кафе, однажды вам придется привести туда свою девушку, поставив ее под обстрел критических взглядов завсегдатаев, потом пройдет какое-то время, несколько месяцев, может быть, несколько лет, вы научитесь работать в кафе, читать, заниматься служебными делами, и только спустя долгие годы в награду за все эти добровольные испытания вы наконец отыщете такое кафе, которое, во время краткого утреннего пребывания в нем, будет вполне соответствовать вашему скромному идеалу Уютного Кафе, и тогда вы по-настоящему его полюбите, полностью обживетесь в нем и будете ревниво оберегать его от посторонних. «Схожу-ка я в кафе», — подумаете вы, бреясь однажды утром, и при этом ощутите, как вас наполняет тихая, светлая радость, какую может испытать лишь тот, кто знает, что такое настоящая любовь, кто знает, что такое ожидание свидания…
В этом кафе всегда царило настоящее, подлинное утро кафе, Утро Уютного Кафе.
Всего этого Марге еще не понимала. Но ей предстоит постичь это. Она робко смотрела перед собой, на голубую столешницу, ее руки лежали, отдыхая, одна возле другой, она дышала спокойно и ровно.
— Как это кафе называется? — спросила она негромко.
«Чистоплотный Слон», — ответил я.
— Ах… вот как, — сказала Марге. Лицо ее было серьезно. Это мне понравилось.
К нашему столику подошла веснушчатая девушка. Ее щеки приветливо круглились.
— Здравствуй, Мильви!
